Украина от Адама до Януковича. Очерки истории - [39]

Бритую голову Святослава греки особо отметили неспроста, ведь у них самих свободные люди остригали волосы только при трауре, а византийские мужчины (кроме моряков) не носили серьги. Русы[26] же вплоть до одиннадцатого века брили голову и бороду, оставляя лишь усы. Этим они отличались и от скандинавов, носивших и бороды и длинные волосы, и от печенегов, которые заплетали волосы в косу и имели длинные и густые бороды.

Итак, мир был заключен на весьма почетных условиях. Русы увозили с собой всю добычу, да еще получили примерно по двадцать килограммов зерна на человека. До Бе-лобережья (берег Черного моря между Днестром и Днепром, или современный остров Березань) русская армия дошла (доплыла) без приключений. А дальше начинается что-то непонятное. Вместо того, чтобы подняться по Днепру до Киева, Святослав остается зимовать на берегу Черного моря. Официальная версия истории говорит, что он не решился подниматься к своей столице, так как на днепровских порогах его ждали печенеги. Он-де опасался их нападения и поэтому решил переждать, пока они уйдут. Да, печенеги были в состоянии войны со Святославом, но не думаю, что из-за них князь отказался идти в Киев. Вместе со Святославом из Доростола вышло двадцать две тысячи воинов. По крайней мере, именно на такое количество бойцов греки выдали продовольствие. Многие из них были ранены и ослаблены, но за время похода к Днепру раненых вполне можно было вылечить, а отощавших откормить. Пусть часть раненых умерла, но все равно под княжеским стягом должно было остаться немало закаленных ветеранов. В нашей летописи, правда, есть момент, описывающий, как князь обманул греков при получении дани, вдвое завысив численность своей дружины. Святослав, согласно Повести временных лет, взял дань для двадцати тысяч человек, когда их было десять. Но относится этот эпизод к началу войны. Да и греки, наверное, сумели бы заметить такую разницу между заявленной численностью русов и реальной. Ну да ладно, пусть будет десять тысяч человек, это все равно по средневековым меркам сильная армия. Тем более, что у всех воинов должны были быть прекрасные доспехи и оружие. Русы прошли бы сквозь печенегов как нож сквозь масло, тем более, что бой мог быть только в одном месте — у порогов. Часть воинов перетаскивала бы ладьи, а вторая просто прикрывала бы их непреодолимой стеной щитов. Легкая печенежская кавалерия была бы тут бессильна. Максимум, обстреляла бы русскую армию из луков, но и дружинники стреляли не хуже степняков. Перейдя по суше пороги, войско снова село бы на ладьи и на центре Днепра стало недоступным для печенегов. Кроме того, можно было идти не по Днепру, а обойти опасное место степью через земли тиверцев в долине Буга. Именно так пойдет в Киев Свенельд со своими дружинниками и дойдет без потерь. Так что не печенеги (или, по крайней мере, не только они) заставили Святослава отказаться от возвращения в Киев. Почему же Святослав в свою последнюю зиму ведет себя словно затравленный зверь?

Возможно, Святослав имел основания рассчитывать в Киеве на весьма холодную встречу. Ведь отношение киевлян к своему князю было двойственным: с одной стороны, конечно, хорошо иметь такого защитника, а с другой, и обязанности он свои не особо хорошо выполняет, и буйным нравом отличается, и киевлян ни во что не ставит. Так что многим киевлянам, которые знали слишком хорошо, что от князя можно ожидать, князь был не по нутру. Тем более сейчас, когда по вине Святослава погибли тысячи молодых русичей, и их родители вполне могли спросить у князя ответа. Ведь начиная Доростольскую эпопею, князь имел под началом шестьдесят тысяч человек, а вернулся лишь с третью от этого числа.

Была и еще одна причина: в Киеве уже была мощная православная община, созданная его матерью. Святослав же после своего поражения буквально обезумел в религиозном вопросе. Он впадает в языческий фанатизм и начинает обвинять в своём поражении христиан. И раньше князь милосердием не отличался, но после разгрома армии и собственного ранения он становится по-настоящему кровожаден.

Так что Святослав решает зимовать с армией в лагере на Белобережье. Все бы хорошо, но вскоре русское войско съело выданные византийцами припасы хлеба, и начался голод. «И был у них великий голод, так что по полу-гривне платили за конскую голову», — пишет летописец. Правда, совершенно непонятно, кому платили. То ли русы покупали мясо у местного населения (славян и тех же печенегов), то ли у собственных товарищей, которые вели с собой коней из самой Болгарии.

Во время этой зимовки в русском лагере произошли странные и страшные события. Повесть временных лет коротко сообщает, что воевода Свенельд оставил своего князя и на конях отправился в Киев. Причины такого поведения старого воина, начавшего службу еще при князе Игоре, из летописи непонятны. Как непонятно и то, сколько воинов пошло с ним, а сколько осталось со Святославом. Зато ответ находится в Иоакимовской летописи.

Тут нужно сделать небольшое отступление и сказать пару слов об этом документе. Свое имя летопись получила по имени её предполагаемого автора — первого новгородского епископа Иоакима, скончавшегося в 1030 году. В её тексте речь шла о истории Руси с седой старины и до крещения Новгорода. Так как автор летописи жил в Новгороде, то и в его описании более полно дана история Северной Руси, в том числе, и её период до Рюрика, чем у киевской Повести временных лет. Кроме того, в Иоакимовской летописи есть моменты, по каким-то причинам пропущенные или просто неизвестные автору Повести. До нашего времени сама летопись не сохранилась, и мы с её содержанием знакомы только по выпискам, сделанным с её поздней копии историком восемнадцатого века Татищевым. Древнего оригинала этой летописи никто не видел. Поэтому некоторые историки считают записи Иоакимовской летописи малодостоверными, а представленный Татищевым документ мистификацией. Хотя, учитывая сколько старинных документов погибло в огне во время войн или сгнили в заброшенных монастырях, пропажа оригинала летописи не удивительна. Кто может сказать, сколько мы потеряли бесценных книг в сгоревшей Москве в 1812 году, не говоря уже о библиотеке Иоанна Грозного, сгинувшей в годы первой Смуты?