Украина — не Россия - [29]

Поскольку понятие «Украина» не было официальным термином — географическим или государственным, каждый мог его толковать по своему усмотрению. Вот почему в течение двух веков Украина могла считаться лишь частью Малороссии, да и понятие «Малороссия» после 1781 года, то есть после введения губернского деления, тоже перестало быть официальным. Даже в начале XX века продолжались споры о том, допустимо ли включать в Украину Волынь.

Мог ли быть легким, при такой путанице понятий, путь к ясному и твердому украинскому национальному самосознанию?

С большим запозданием стало утверждаться слово «украинцы». Первое время так (а еще «украиняне») называли, видимо, жителей и уроженцев Слободской Украины. И только Тарас Шевченко, спасибо ему, дал толчок уже далее неостановимому процессу. Это был процесс осознания миллионами людей своего истинного народного имени. Не то чтобы Шевченко постоянно внедрял это слово, просто любое употребленное им слово становилось бесспорным. Человек, написавший великие и страшные — и не только для верующих людей — строки:

Я так її, я так люблю

Мою Україну убогу,

Що проклену святого Бога,

За неї душу погублю! —

словно совершил ценой собственной души какой-то непостижимый обряд искупления всех прошлых и будущих грехов своей родины. Никто бы не смог оспорить слово, особенно такое важное, как «украинцы», после того как его употребил Шевченко. За считанные десятилетия миллионы людей сделали для себя открытие, что они не малороссы, а украинцы, и это открытие стало для них великой радостью. Они как будто вспомнили его, как вспоминают что-то с рождения известное, но забытое. Время для имени пришло.

Слово «малороссиянин» едва ли могло стать основой национального самосознания. Можно ли себе представить существование «малороссийской нации» — нации, в названии которой слышится что-то умаляющее? Да еще рядом с «великороссийской». К XIX веку давно уже забылась константинопольская логика, когда-то поделившая Русь на Большую и Малую. Ухо лишь слышало, что кого-то называют великим, а кого-то малым, и быть «малым» не хотелось. А еще в «малороссе» чудился какой-то «малорослый», и это тоже было обидно, тем более что не соответствовало действительности.

Есть какая-то подспудная связь между «малороссом» начала XX века и «младшим братом» сталинских времен. Те, кто придумал «старшего брата», едва ли подразумевали такую связь. Тезис о «старшем брате» был введен в оборот сталинским Агитпропом в 1936 году, ввиду необходимости возрождения патриотизма самого крупного народа СССР перед лицом немецкой военной угрозы. Поэтому речь шла только о «старшем брате». Другие члены семьи никак не упоминались. Но воображение людей тут же все додумало само. Если есть старший, значит предполагалось наличие младших.

В 1936 году об этом не думали, но когда пришел 1954-й, год 300-летия воссоединения Украины с Россией, и вовсю заговорили об общей колыбели трех восточнославянских народов, идея старшего брата стала выглядеть и вовсе глупо. Общая колыбель подразумевала близнецов, то есть ровесников, какой уж тут старший и младший! Несмотря на всю нелепость затеи, советский этикет долго сохранял понятие о «старшем брате». А у нас вспоминали народные сказки, в которых младший брат всегда оказывался умнее и удачливее всех.

Глава третья Об украинском и русском характерах

Нам абы гроши

Раз уж мы разные народы, то и характеры у нас должны быть разные. Обойти эту тему невозможно, но она довольно сложна. Как человек науки и техники, я привык к тому, что любой объективно существующий параметр можно измерить. Национальный же характер — вещь неуловимая, приборным замерам не поддающаяся, а то, что нельзя измерить, строго говоря, нельзя считать и объективно существующим. Нас уверяют, что с помощью тестов, анкет и статистики национальный характер со временем удастся выявить научно, но произойдет это не скоро. Если я правильно понял, исследователи еще много лет будут заняты согласованием терминов и методик. Сами они, впрочем, пока суд да дело, продолжают описывать исследуемый предмет с помощью словесных характеристик — то есть по старинке, заведомо приблизительно и ни на чем не настаивая. Значит, и остальным не запрещено поступать точно так же.

Не буду пытаться обрисовать национальный характер, украинский или русский, как целое. Для этого понадобилась бы еще одна книга, может быть даже вдвое толще. Да и не мое это дело, я не психолог и не социолог. Моя задача скромнее.

Придя к твердому убеждению, что украинец и русский не тождественны (а материал для сравнения имелся в изобилии: 90 % людей, с которыми мне довелось общаться в жизни, были либо украинцами, либо русскими), я время от времени пробовал мысленно — для самого себя — уловить и сформулировать разницу между ними. Встречал я обсуждение этого вопроса и в книгах. Не могу сказать, что мне все стало ясно и я пришел к окончательным выводам, но все же…

Лет тридцать назад, если уже не больше, я прочел в журнале «Вокруг света» заметку, которая поначалу меня поразила. В ней рассказывалось, как шведский продюсер дал в шведской газете объявление, что для съемок фильма ему нужны сорок «типичных шведок». Соискательниц явилось в двадцать раз больше, и все они были шведки. Поскольку их было такое количество, можно не сомневаться, что в своей массе они вполне исчерпывающе представляли шведский женский тип во всех его разновидностях. Однако авторы будущего фильма отобрали из всей этой женской толпы… одну «шведку с типичной внешностью». Они продолжали работу с новыми и новыми группами, и за неделю отобрали еще десять статисток, после чего продюсер решил, что остальных придется поискать за границей.