Украденный залог - [56]

И эта мысль — как странно! — вызывает где-то глубоко чуть заметный протест:

— Как? Разве ему не безразлична победа его палачей? Ведь Инги больше нет! Он ее никогда не увидит! Что же еще после этого может тронуть его? Стой, Алан! — вдруг крикнул он себе.

А она, если бы она могла сейчас говорить с ним… Но продолжать не надо. Мрак исчез. По безбрежному зеленому полю две лошади несут носилки.

Из них выглянула и ласково нагнулась к нему девушка. Вот маленькие руки невесомо ложатся на плечи. Близко, близко родные глаза и нежный голос, тихий, как шелест травинок, мягко проникает в сознание.

— Тебе трудно сейчас. Я знаю. Но разве ты один? Это неправда! Разве можешь быть ты один? Мы всегда будем вместе. Слышишь? Всегда! Посмотри вокруг, как светит солнце! Как отливает зеленым огнем трава! Разве тебе не дорого все это? Разве ты забыл улетающего на родину орла?

— Здесь со мной их нет, и мне никогда не выбраться к ним!

— Но ведь ты воин, Алан! Я знаю, мой Алан не бросит оружия, пока он жив. Только трусы умирают на коленях, а ты не такой! Я знаю! Помнишь ветер? Сильный, свободный ветер! Разве можно запереть его в подземелье? Настоящий воин, умирая, продолжает бороться. Я ухожу, но ты можешь позвать меня. Ты даже можешь человеческой силой вырвать меня из царства теней!

— Стой! Подожди! Объясни мне это!

Но вокруг только мрак, и один на один с ним стоял человек. Человек этот был воином. И в душе его вновь проснулся светлый мир человеческих желаний и чувств.

Вскоре он знал каждый уголок своей темницы. Можно представить ее так, словно здесь светит яркое солнце.

Десять шагов от стены до стены, двадцать шагов в длину. Тридцать шагов — длина цепи. Посередине две старые мраморные колонны и кругом однообразные шершавые гранитные плиты. Гранит на полу, гранит на стенах, а сверху, наверно, целые скалы давят на его каменную клетку. От их напора иногда потрескивает потолок и что-то сыплется на пол. Жрецы не поскупились. Две бараньи туши — сушеная и копченая — висели на стенах темницы. Воды было вдоволь, где-то наверху из невидимых отдушин поступал воздух. Он еще долго будет жить. И теперь он не сдастся так просто. Жрецы хотели убить его безнадежным отчаянием, но в борьбе отчаянию нет места! Железная цепь толщиной в руку, конец ее вделан в гранитную стену.

Разум знал, что все кончено, что выхода нет, а человек не сдавался! Кольцами своей цепи он водил по тем местам, где соединялись плиты, ища слабых мест или трещин. Трещин не было. Зато ломались ногти, и на руках появлялась кровь. И все же, как только тяжелый сон отпускал его, человек вновь и вновь принимался за свою каторжную, бесполезную работу. Если бы он знал толщину стен и объем окружающей породы, он бы понял, что даже с киркой и ломом ему не хватит двух человеческих жизней, чтобы пробиться наверх. Может быть, в этом незнании и была его сила.

Убедившись, что трещин нет, он стал стучать по плитам, надеясь найти пустоту. Время он измерял резервуаром с водой. Когда тот наполнялся, он выпивал его до дна и в изнеможении опускался на пол. Пока он спал, резервуар наполнялся вновь. Пятьдесят резервуаров выпил он прежде чем убедился, что под полом нет ни малейшей пустоты.

Тогда он стал методично, плиту за плитой, выстукивать стены. Выхода не было. Человек закончил бесполезную работу, и тогда к нему вновь вернулось отчаяние. Он с рычаньем упал на пол, стал кататься и дергать цепь. Потом затих. Острая боль коснулась груди. Он лежал, не двигаясь, боясь спугнуть ее, боясь ошибиться… Его не обыскивали… Нет, нет! Никто не прикасался к нему! С него даже не сняли шлема! Он ударил себя по груди ладонью, боль стала сильнее. Наконец Алан решился. Узкий кожаный карман на подкладке куртки тяжел и тверд на ощупь. Он еще боялся верить, а рука уже сжала знакомую рукоять кинжала.

Маленький кусочек родины лежал на ладони. Небольшое, но грозное оружие, ее подарок…

Он обрадовался находке, как ребенок, долго гладил холодное лезвие, думал о ноже, как о живом существе, как о единственном друге, не покинувшем его до конца. Потом долго сидел с закрытыми глазами и почему-то видел перед собой всю камеру, залитую ярким солнцем, и себя самого с ножом в руке. Видел каждую трещинку, каждую выбоину в стене. Так ясно он не увидит ее при любом освещении. Посередине стоит белая колонна, очень яркая, от нее даже режет глаза, а может, их щиплет совсем по другой причине… Кругом черный гранит, колонна белая. Мрамор всегда мягкий и белый, и хорошо, что гранит лишь подчеркивает эту белизну.

Пройдет много столетий. От него не останется даже пыли. Умрут там, наверху, его враги и друзья. Другие люди будут ходить по земле. Наверно, они будут лучше его. Сильнее, справедливее. И разум будет править миром. Так говорил Теофраст. Он не знает, как будут жить эти новые люди, но они тоже будут любить, может быть, вернее и ярче, чем он, тогда они поймут его… Каждый, кто войдет сюда, даже через тысячи лет увидит мраморную колонну… Исчезнет пыль его праха, в желтый песок превратится стальная цепь, а колонна будет все так же стоять на фоне черного гранита.

Колонны не было. Он видел лицо Инги, только ее лицо. Освещенное солнцем лицо улыбалось, и не красное от крови солнце пустыни освещало его, а чистое, умытое в холодных озерах, родное солнце лесов и гор. Ветер дул ей навстречу, ветер свободы…