Украденный трон - [36]

И опять нужно обо всём позаботиться самой — найти достаточно молчаливую и умелую акушерку, найти семью, куда можно пристроить ребёнка, но главное — как обойти все эти балы, куртаги, званые обеды, завтраки, ужины...

И пожалуй, к лучшему, что Пётр не рвётся к встречам с нею, он занят рябой Елизаветой, он окружён целым сонмом женщин, он без конца назначает парады и смотры, всё ещё продолжает играть в солдатики, но теперь уже живые и большие. Она с ужасом подумала о том, что грянет пора парадного обеда на четыреста персон всех высших классов империи. Его собрался закатить Пётр по случаю заключения мира — уже «голубица мира», любимый его адъютант Гудович поспешил в Берлин с кондициями о мире.

   — Боже, спаси меня! — во весь голос зарыдала Екатерина.

Статс-дамы поспешили к ней, принялись совать нюхательную соль, но Екатерина отодвинула их жестом руки и продолжала плакать, обдумывая своё трудное положение и способы обойти судьбу.

Глава IX

Степан в ярости мерил шагами горницу, где ещё так недавно сидела перед зеркалом Ксения. Он скрипел зубами, бил на ходу пальцами по мундиру, ерошил волосы. Вот здесь сидела она и ушла, бросила все его подарки, сбросила бриллиантовую диадему, соболью шубу. А он так искал эту красивую безделку, ходил к ювелирам, заранее заказывал, шил у лучших скорняков Санкт-Петербурга соболью шубу, стоившую целое состояние.

Нет, никакого внимания не обратила она на его заботы и хлопоты, никакого дела ей до него, до его страданий, до его жизни. Как не нужно, как жалко всё это оказалось. Какими ничтожными стали эти дорогие вещи, в которые он вкладывал столько души. Ему казалось, что они привяжут к нему Ксению крепче всяких верёвок, а она просто ушла, оставшись голой.

Она шла по городу, безумная, в одной только своей накидке из роскошных волос, шла, показывая всем своё прекрасное тело, которое должно принадлежать ему и только он должен видеть. И снова вставала перед его мысленным взором белая, обнажённая до самого бедра мягкая, нежная нога с голубыми прожилками. Он мотал головой, отгоняя это видение, но бедро, бесстыдно оголённое и выставленное ему напоказ, а может быть, и всему свету стояло и стояло перед его глазами... Значит, перед всеми ей не стыдно обнажаться, перед всем светом не стыдно идти голой, значит, для неё это бессмыслица. Никто не должен видеть это прекрасное тело, кроме него...

Он бросался к иконам, вставал на колени, молился об успокоении души, духа, но голая нога Ксении не давала ему покоя...

Все, все против него. Надо же случиться такому совпадению, чтобы в светлый Христов праздник даже церкви покрылись могильными траурными покровами, чтобы даже в Рождество не смог он сыграть свою свадьбу, не смог повести Ксению под венец. Нет в мире правды, доброты, нет утоления его тоске и муке.

Он вскакивал с колен и как разъярённый зверь шагал и шагал по горнице, не в силах избавиться от увиденного им её голого бедра с голубыми прожилками. Голова его горела, мысленно он раздевал всю Ксению, ласкал её прекрасное, такое желанное тело, целовал каждый извив её кожи...

Какая злая насмешка над ним: все могут смотреть на неё, голую, обнажённую, бегающую по всему городу, и только он, он, который любит её сильнее Бога, он лишён этой возможности. Он стискивал голову руками, чувствуя, что ещё немного — и сам побежит по городским улицам, сбросив всю одежду, сам станет сумасшедшим, таким, как она.

Да нет, она не сумасшедшая, уговаривал он себя, она просто решила для себя, что ничего ей не нужно. Так для чего она живёт, для чего она решила мучить его?

И вдруг ему пришла в голову простая мысль — ей нет никакого дела до него, ей всё равно, есть он на свете или нет.

Он даже остановился от этой мысли и тупо уставился в стену. Да, скорее всего, так и есть — ей совершенно безразлично, что он живёт на свете, что он безумно любит её, что сердце его готово разорваться от этой любви. Он вспомнил всех тех невест, которых сватала ему мать, вспомнил те молящие, надеющиеся взгляды, которыми одаривали его они, вспомнил, как равнодушно, холодно он проходил мимо них. Они не были ему нужны, так же, как он не нужен ей, он смотрел сквозь них и видел в мыслях только её, самую нужную ему...

Подумать только, что он страстно желает лишь эту — жалкую, ничтожную нищенку, попрошайку, у которой ни кола ни двора, нет ничего, — женщину, открытую всем, закрытую только для него. Да что он такое себе навоображал, что такое он нашёл в ней, что она единственная дорога ему. Ничтожное существо, не ценящее ничего, существо, может быть, переспавшее не с одним таким же попрошайкой, юродивым, таким же нищим...

Он застонал, представив себе, как она барахтается где-нибудь в грязи, под забором с таким же оборванцем, да не с одним. Ей ведь всё равно, кто и что...

Холодная ярость переполнила его, подумать только, кого это он собрался вести под венец, с кем намерен был соединить свою жизнь...

Он выскочил за дверь, ещё не зная, что скажет, что сделает. Все слуги в доме попрятались. Знали, гневен бывает господин, под руку ему не попадайся, рука у него тяжёлая. Один только старый, служивший ещё его отцу, седой, отяжелевший Федька рисковал в такие минуты выслушивать барина.