Украденные мощи - [29]

— Понимаешь, мой игумен, еще там, в России, начитался духовной литературы и возомнил себя великим старцем, поэтому решил так посмирять братию. Одного назвал Смарагдом, меня вот Африканом, — дьякон грустно задумался и продолжил: — Хорошо, что Гадом не назвал, а ведь хотел, — он тяжело вздохнул, и лицо его опять приняло уже знакомое мне презрительное выражение. — А у самого-то нормальное имя — Херувим.

Я уже пожалел, что задал столь бестактный вопрос, было видно, что для моего гида имя — настоящий крест. Он печально и уже не предлагая мне допил вино и мечтательно закончил тему:

— Ничего, приму схиму, тогда возьму себе имя Афанасий, или еще мне нравится имя Неофит, в честь одного старца великого, — дьякон неожиданно развеселился и толкнул меня в плечо: — Тебе нравится имя Неофит?

Мы пообедали и еле успели на автобус, отправляющийся в столицу Святой горы — Кариес. Само название немного напоминало мне зубную боль, но Африкан объяснил мне, что греки произносят ее название как бы с мягким знаком — Карьес, а в русских справочниках она и вовсе звучит по-азиатски — Карея. Наш старец жил неподалеку от монастыря Кутлумуш, который находился на окраине Кариеса.

…Наконец, мы вышли на узкую тропинку, ведущую к келье старца; я сосредоточенно молчал и старался не обращать внимания на болтовню Африкана, который на этот раз роптал на румын, селящихся во всех расщелинах и вместо молитвы и безмолвия ходящих по святогорским «панигирам» — престольным праздникам. Сам же мой гид не считал себя обыкновенным бродягой и постоянно подчеркивал, что несет подвиг «сиромашества» — странничества и нищеты. Я же шел и молился, чтобы Господь открыл мне мой путь. Погрузившись в мечтания, я вновь представил себя в грязном рубище, проливающим слезы за мир. Эти представления настолько меня захватили, что я прослезился и на самом деле. Африкан недоуменно просверлил меня своим острым взглядом и остановился около аккуратного маленького домика, возле которого группировались молчаливые стайки паломников.

— Все, пришли, геронта Гавриил, слава Богу, сегодня принимает.

Мы дождались своей очереди и, неловко озираясь по сторонам, вошли в келью. Это была приятная, увешанная иконами избушка. Отец Гавриил был небольшого роста, имел приятное благообразное лицо с маленькой жиденькой бородкой. Он жестом указал нам на стулья и пригласил к разговору. Африкан немного переговорил со старцем по-гречески и представил меня. Я кивнул и решил поприветствовать отца Гавриила на родном языке. Тот оценил мою вежливость и что-то спросил. Африкан толкнул меня локтем в бок:

— Старец спрашивает, откуда ты.

— Из Москвы.

Дьякон достаточно бегло говорил по-гречески, и я уже не жалел, что нанял его как переводчика.

— Скажи старцу, что я хочу стать монахом.

Африкан передал это старцу, и они о чем-то стали переговариваться. Затем он обернулся ко мне и быстро сказал:

— Отец Гавриил спросил о твоем семейном положении, и я сказал, что ты был женат и имеешь сынишку.

— А он что?

— Говорит, что тебе лучше вернуться к жене и подымать сына.

Я не верил своим ушам!

— Что-что?! Отец Африкан, скажи ему, что у меня серьезное намерение посвятить себя всецело Богу.

Дьякон вновь пустился в словесные рассуждения со старцем, который махнул на меня рукой, как мне показалось, с презрительным видом.

— Слышь, Ваня, старец сказал, что если у тебя на самом деле серьезные намерения насчет монашества, то ты подождешь, пока сын вырастет, и только потом, отдав все мирские долги, ты уже можешь идти в монастырь. А если ты первое благословение принимаешь в штыки, то и потом слушаться не будешь. Прям, как я! — Африкан ткнул себе в грудь пальцем.

Я был сильно разочарован таким ответом и даже, честно говоря, принял нечистые помыслы против старца — уж не в прелести ли он? Неужели он не прозрел, как в моем сердце горит любовь к монашеской жизни? Хм? Очень странно! Взяв у старца благословение, я вышел из келий, а Африкан остался еще посоветоваться.

— Ну, и как мне сейчас поступать? — спросил я своего гида, который улыбался и, по всей видимости, был доволен своим посещением.

— Как-как, езжай домой, к жене и ребенку, старец же тебе все сказал, — Африкан положил мне руку на плечо. — Пойдем в магазин, возьмем пирожков…

— Подожди-подожди, так что, мне нельзя в монахи?

— Можно, чудак! Вырастишь детей и приезжай обратно, а я к тому времени, даст Бог, стану в Пантелеймоне игуменом, — Африкан пытался ободрить меня. — Поставлю тебя в монастыре вторым эпитропом[9]. А может быть, и первым, смотря как будешь себя вести.

Мы пошли ночевать в Андреевский скит, где нас очень гостеприимно приняли, — Африкан сказал, что при новом настоятеле здесь стали поселять всех без исключения, не спрашивая, есть ли у паломников димотирион[10]. Братья в скиту молодые и работают по десять часов каждый день, даже в дни, помеченные в календаре как бдение.

— Монашеская жизнь достаточно трудна, отец, — Африкан высокомерно посмотрел на меня, — так что подожди пока, поживи в миру.

Мы послушали вечерню и пошли на трапезу. Постепенно я смирился и решил принять слова старца как волю Божью.