Украденные мгновения - [50]

Колби мог бы, конечно, поспорить с ней, но заявить ей — а он совершенно очевидно сгорал от желания сделать это, — что Дункану нельзя доверить даже прогулять перед сном собачку, а не то что заняться ее делом, означало бы пошатнуть в глазах клиентки доверие к «Колангко интернэшнл». Ведь он сам принял решение взять сына на работу.

— Я, безусловно, буду контролировать ход расследования дела, — только и сумел произнести Колби.

— Спасибо, — кивнула Харли и, повинуясь руке Дункана, легко подтолкнувшей ее, встала. — Что ж, мне не хотелось бы дольше занимать ваше время. У меня был долгий и трудный день, и я уверена, что Дункану не терпится приступить к своим обязанностям.

— Эмма, думается, уже раскопала все необходимые сведения. Она должна была оставить их для меня в офисе, — произнес Дункан, подталкивая тем временем Харли к двери. — Я оставлю отчет о состоянии дел на твоем столе, отец, чтобы утром ты мог просмотреть весь материал.

— Хорошо.

— Спокойной ночи миссис Ланг, мистер Ланг, — попрощалась Харли, уже стоя в массивных двойных дверях библиотеки, — было приятно с вами познакомиться.

— И нам с вами, мисс Миллер, — холодно ответила Элиза Ланг.

«Ничего не скажешь, любящая пара, — размышляла Харли, когда они очутились за дверью, — ни поцелуя, ни прощального объятия для сына, ни просто вежливого „до свидания“ и кивка головой».

— Пошли скорее, — поторопил ее Дункан, — уходим, пока все спокойно.

— Ну, и как все прошло? — поинтересовалась она, когда они спускались по лестнице.

— Один — ноль в нашу пользу, — заверил ее Дункан, слегка сжимая ее ладошку в своей руке. Харли только сейчас осознала, что все это время он так или иначе дотрагивался до нее, своим телом заслоняя от арктического холода, которым веяло от его родителей и их дома. — На пару дней мы освободились от бдительного ока «Колангко», — продолжил он.

— А Бойд?

Дункан ухмыльнулся:

— Считай, что он полностью нейтрализован. Уж если отец начнет играть свою игру, Бойд даже не сообразит, откуда и что на него свалилось.

— Да уж, твой отец еще та штучка.

— Что правда, то правда.

Она посматривала на Дункана, пока они спускались по ступенькам, и удивлялась его спокойствию, даже веселости. То, как он одним махом перешагнул через холодность и пренебрежение своих родителей, многого стоило. То, что он не стыдился этого и не стремился оправдаться перед ней, говорило в его пользу еще больше. Похоже, такова была обычная жизнь семейства Ланг. Харли не были нужны его объяснения, поскольку она сама все прекрасно видела и понимала.

И вот они снова очутились в огромном нижнем холле. Харли огляделась вокруг, кинула взгляд на картину Гейнсборо на стене, мраморный пол под ногами, на хрустальные канделябры над головой — все, казалось ей, было пронизано мертвенным холодом, сочившимся из самого нутра дома и его обитателей.

— Неужели ты действительно рос здесь?

— И еще в мавзолее в Хэмптоне — так мы в шутку называем наш летний дом.

Она подняла глаза на Дункана, скользнула взглядом по его спутанным черным волосам, пятнистой рубашке, скроенной по моде пятидесятых, и широким коричневым брюкам, столь неуместным в этом великолепном окружении.

— Мне здесь как-то не по себе.

— Мне тоже, — проговорил он, распахивая входную дверь. — Давай-ка быстрей смоемся отсюда, покуда стены не стали надвигаться прямо на нас.

Харли еще продолжала обдумывать сказанное, когда они поднимались вверх по 64-й Восточной улице, намереваясь поймать такси на Пятой авеню. А ведь стены грозили задавить Дункана каждый день в течение всего его детства, проведенного в этом доме. Сейчас она стала понимать его куда лучше, чем раньше.

Да, он был сильным, упрямым и целеустремленным человеком. Он смог научиться выживать в этом морозильнике. Колби и Элиза Ланг прекрасно подходили друг другу, но были худшими родителями для своих сыновей, каких только можно себе представить: по своей природе они были черствы и рассудочны, сухи и слишком требовательны. И жестоки. Лишать детей внимания и нежности — это жестоко. Как жестоко и осуждать их на каждом слове. Не удивительно, что Дункан при любой возможности норовил сбежать из отчего дома. Он буквально сражался за свою жизнь и отчаянно искал человеческой теплоты и участия. Но нашел ли он их? Погрузившись в свои мысли, Харли скользнула на заднее сиденье такси, подхватившего их на перекрестке.

Дункан утверждал, что сыт по горло жизнью этакого плейбоя, а значит ему так и не удалось познать обычную человеческую привязанность, к которой он страстно стремился. У нее защемило сердце при одной мысли об этом. Она провела взаперти, вне человеческого общения, девять лет жизни. Он — всю жизнь.

И стоит ли удивляться тому, что такие понятия, как «серьезная привязанность, настоящая любовь» — вызывают у него усмешку. Перед ним был пример родителей, а собственный жизненный опыт заставил его уверовать в то, что он просто не может кого-либо любить, точно так же он не верил, что и сам может быть любимым.

Что поражало, что было совершенно непостижимым, так это то, что ему удалось вырваться из-под влияния родителей и из этого мрачного дома, где не было места даже для самых необходимых человеческому сердцу чувств, как удалось сохранить в себе человечность, мягкость и сострадание, сочувствие и приветливость, которые не только не угасли, но, наоборот, были очень развиты. А ведь они могли быть раздавлены сильнее, чем если бы по ним прошелся асфальтовый каток. Или сам он должен был превратиться в подобие своих родителей.