Украденное счастье - [28]

Небо казалось ярким и бездонным. Здания тонули в белесом мареве зноя. Над Багдадом возвышались округлые купола мечетей и высокие, тонкие, покрытые изящной резьбой минареты. Возможно, в ту пору в одну из мечетей входил отец Эсмы, чтобы помолиться за неразумную дочь, которая исчезла неведомо куда?

Девушка отдала бы все, лишь бы увидеть его глаза, дать ему утешение и утешиться самой. Однако отныне ее чувства были заперты на ключ, а на дороге, ведущей в прошлое, воздвигнута нерушимая стена.

Эсма не раз ловила себя на том, что думает и переживает о Тарике куда чаще и больше, чем об Уарде, хотя та всегда делала для нее только добро. С того памятного дня, когда девушка узнала правду о своем происхождении, в ее душе навсегда поселилось чувство незащищенности, тайное сознание, что она лишняя, чужая в новой семье Тарика.

Эсма прижала руки к груди, будто в безмолвной и бессильной мольбе. В глубине души она не переставала надеяться на то, что родители найдут ее, спасут и помогут.

— Можно поискать комнату в этом районе. Недалеко от центра города, — сказал Таир, прервав ее размышления, — к тому же тут спокойно и тихо.

Центральный район ар-Русафа распадался на несколько кварталов. В том, который облюбовал Таир, находилась мечеть ал-Махди с примыкающим к ней кладбищем аббасидских халифов. Неподалеку располагались дома, сады и парки, принадлежащие знати.

Юноша нашел дом, в котором пожилая вдова сдавала комнату. Он согласился с назначенной платой и, предупреждая вопросы, толково и живо объяснил:

— Это моя… сестра. Она приехала из Басры; скоро ее свадьба, а пока она должна где-то пожить. В моем доме мало места. Я буду ее навещать.

В комнате почти не было вещей, и она показалась Эсме пустой. Однако стены были чисто выбелены, пол застелен немного потертым, но красивым ковром. Здесь царил скромный уют, напомнивший девушке о родном доме, о беззаботном детстве и былых мечтах. Ей стало хорошо, и вместе с тем она почувствовала, как к горлу подкатился ком, будто ей только что сообщили, что умер кто-то из близких.

Девушка опустилась на диван и, сделав усилие, промолвила:

— Мне нравится.

— Я рад, — ответил Таир. — Завтра принесу все, что тебе может понадобиться.

— Почему ты живешь в трущобах? Почему до сих пор не снял комнату в городе, как сделал это для меня? — не выдержав, спросила Эсма. — Ты мог бы избавиться от Юсуфа и жить как тебе хочется.

Юноша помрачнел.

— Все не так просто. Город строго поделен между людьми подобного рода занятий. У Юсуфа везде свои соглядатаи. Стоит мне обособиться — и я пропал.

— А если тебе заняться чем-то другим?

— Почему ты все время говоришь об этом? — Глаза Таира забегали, будто он что-то украл и был схвачен за руку. — Скажи еще про совесть! Тебе стыдно, что ты связалась со мной?

— Нет, — мягко возразила Эсма. — Просто я хочу тебя понять.

— Зачем тебе меня понимать? — Его тон и взгляд резали душу, как нож мог бы резать плоть.

Девушка собралась с духом и сказала:

— Отныне, кроме тебя, у меня никого нет.

— Не думай, будто чем-то обязана мне, — небрежно произнес Таир. — У меня много свободного времени, и мне совершенно не о ком заботиться.

На лице Эсмы появилось странное выражение, которое нравилось юноше, хотя он и не мог сказать, чем оно вызвано. То было сочетание мечтательности и досады, разочарования и симпатии.

— Когда ты крадешь какую-то вещь, думаешь ли ты о людях, которым она принадлежала? Ты отнимаешь у них кусочек души, отбираешь частицу их мира. Именно это случилось в тот день, когда ты похитил жемчуг, принадлежавший моей сестре. — Эсма перевела дыхание и продолжила: — Дело не в деньгах; просто внутри меня образовалась пустота, которая заполнилась только со временем, да и то с трудом.

Воцарилось молчание, глубокое, как колодец, и непостижимое, как сокровенное слово Аллаха.

— Прости, — наконец прошептал Таир. — Теперь я понимаю, почему не мог забыть об этом случае. Обычно я ворую украшения у торговцев, которые с легкостью превращают товар в деньги. А деньги безлики, верно?

— Да, если только ты говоришь не о ювелирах, ведь для них каждое изделие — произведение искусства, в которое они вкладывают душу.

Таир сокрушенно покачал головой.

— На моей памяти ты первый человек, который умеет разъединять духовное и материальное и вообще что-либо смыслит в этом.

— Ты умеешь читать? — осведомилась Эсма.

Юноша смутился.

— Нет.

— Мать рассказывала тебе сказки?

— Да. Я их очень любил. Слушая сказки, я словно попадал в волшебный и светлый мир.

— Такие ощущения и составляют то, что я считаю высшим, духовным. Сюда не должно вторгаться что-то гадкое и чужое.

— Ты права, — потерянно произнес Таир. И, желая оправдаться, добавил: — Не знаю, как это объяснить, но… когда я… иду воровать, во мне живет жажда приключений, как в детстве. А еще мне бывает приятно сознавать, что я умею делать то, что недоступно окружающим, что выделяет меня из толпы.

— Это мне понятно, — сказала Эсма.

Он оживился, и его глаза сделались пронзительно-зелеными.

— Правда?

— Да.

В порыве чувств Таир взял девушку за руку. Она была легка, как птичье крыло. Внезапно юноша ощутил в груди странную щемящую тесноту. Ему хотелось продлить это чувство, но Эсма вырвала руку, закрыла лицо ладонями и прошептала: