Украденная дочь - [26]

Мне припомнился один зимний день. Мне тогда было десять лет. В этом возрасте, хотя я и отличалась рассеянностью, я уже замечала все, и все то, что я замечала, отпечатывалось в моем мозгу — как отпечатываются следы на мягкой глине. В те времена я не понимала смысла всего того, что видела, и даже не пыталась анализировать ситуацию. А вот теперь — начала пытаться. Хотя я, как правило, возвращалась домой из школы одна, а точнее с братом, потому что школа находилась в конце улицы, на которой мы жили, маму иногда охватывало беспокойство и она приходила забирать нас после занятий. Мама говорила, что не хочет отягощать меня ответственностью за брата, но теперь я поняла, что ей просто иногда бывало трудно побороть в себе боязнь того, что меня с Анхелем кто-то похитит. В тот конкретный день, когда мы вышли из школы, мама ждала нас возле входа. Она сказала нам, что мы сейчас кое-куда поедем. Мы спустились в метро. Анхель чувствовал себя уставшим, а потому поставил свой школьный рюкзачок на пол и уселся на него сверху. Мне в метро нравилось. Какой-то паренек с косичкой тренькал на гитаре, стоя рядом с эскалатором и разглядывая проходящих мимо девушек. Что меня тогда волновало меньше всего, так это зачем маме вдруг понадобилось ехать в такую даль. В те времена — времена нескончаемо долгого детства, когда все очень сильно меняется в жизни буквально каждый год (а то и каждый месяц) — мама всегда боялась, что с нами что-нибудь случится.

Мой брат был одет в куртку цвета морской волны, с капюшоном, а я — в пальто в большую черную и белую клетку. На нашей маме был пуховик, полы которого доходили ей до колен, поэтому она казалась толще, чем была на самом деле. Она стояла, держась за поручень, и ее ладонь находилась в нескольких сантиметрах от ладони женщины, одетой в бежевое пальто с коричневым поясом и стоячим воротником и в кожаные перчатки — такие тонкие, что было видно проступающие под ними жилки. Мне захотелось быть такой же элегантной, как эта женщина, и никогда больше не надевать шерстяную шапочку, которую я носила уже пять лет и которая, к моему сожалению, все никак не рвалась и не изнашивалась. А еще мне захотелось, чтобы мама привлекала к себе чье-нибудь внимание так, как эта женщина в бежевом пальто привлекла мое. Я посмотрела в темноту, которая мелькала за окнами вагона.

Я не знаю, где именно мы вышли из метро. Это было неприветливое и темное место с высокими деревьями, светом из окон и немногочисленными фонарными столбами. Брат сказал, что ему хочется есть, и мама тут же вспомнила, что у нее в сумке лежат два бутерброда. Анхель взял один из них и начал разворачивать серебристую бумагу, в которую он был завернут. Я же была недостаточно голодна для того, чтобы захотеть вытаскивать руки из карманов. Мы подошли к строению, похожему на школу. Зайдя в школьный двор, мы остановились перед площадкой с баскетбольными корзинами, где играли девочки немного старше меня. Мама велела нам сесть на скамейку и подождать, потому что у нее тут есть кое-какие дела. Она вошла в здание, а затем вышла и принялась наблюдать за игрой в баскетбол. Поскольку я начала бросать на нее недоуменные взгляды, она объяснила, что ей нужно здесь кое с кем поговорить. Анхель, сидя на скамейке, доел бутерброд и пошел играть на площадку неподалеку. Ему очень нравилось кувыркаться и при этом было наплевать на то, что он может вляпаться во что-нибудь и на этой площадке, и на выложенном плитками пыльном полу супермаркета, где он тоже, бывало, кувыркался. Еще он любил носиться из стороны в сторону и вдруг ни с того ни с сего падать на пол.

— Что ты там разглядываешь? — спросила я у мамы, изнывая в ожидании, когда же мы отсюда уйдем. — Мне нужно делать уроки.

— Делай их на скамейке. Мы уже скоро пойдем.

Я не нашла в себе душевных сил доставать из школьного рюкзачка учебники, которые я привыкла штудировать только на видавшем виды дубовом столе у нас дома в кухне. Я терпеть не могла делать что-то, что явно не соответствовало окружающей меня обстановке и ситуации, в которой я находилась, а именно такое несоответствие в этот момент и имело место. Мама явно не вписывалась в число других людей, которые наблюдали за происходящим на спортивной площадке, время от времени дыша себе на ладони, чтобы согреть их, а она стояла, как прикованная, возле металлического ограждения.

— Я прошу вас немножечко потерпеть! — сердито сказала она, когда брат подошел к ней и начал ныть, что ему скучно. Она при этом даже не оторвала взгляда от того, что происходило на освещенной территории площадки. Свет от прожекторов падал на бегавших туда-сюда и прыгавших девочек и на судью, который держался так, словно судит один из матчей Национальной баскетбольной ассоциации США.

Поскольку мне не хотелось, чтобы мама разозлилась, я сказала Анхелю, что мы пойдем играть в прятки. Играть с ним мне, правда, было совсем не интересно. Когда мама наконец-то повернулась к нам, то посмотрела на нас взглядом, которым обычно смотрела в том случае, когда говорила, что любит нас больше всего на свете. Она сказала, что мы уходим. Анхель побежал впереди меня и мамы. От сосен слева и справа от нас тянулась какая-то дымка. Мама стащила с головы шапку и с силой тряхнула шевелюрой.