Укоротитель - [6]

- Так что, детей? - он растерян, глаза круглые. Нужны намеки.

- Подожди, ты вроде как гуманист, а вот уже до чего додумался. Нехорошо получается. Давай рассуждать. Целиком народ изводить не хочешь? Нет. Но жить нормально желаешь - и лучше здесь. Да? Выходит, надо либо стать таким как кокорцы - чтоб кровная месть по любому поводу, или сделать их такими как мы?

Он непонимающе смотрит на меня, машет рукой.

- Сколько уже такого было: учебники им дарили, просвещали. Я тут вырос, помню все это. Они сколько угодно учиться могут, а пока сердцевина не перебита, пока страха нет, все одно грабят.

- Ты решительно не умеешь логично мыслить, - думать-то он умеет, но в голове слишком много предрассудков, - Почему цивилизаторство непременно связано с книгами? Чем хуже убийство? Представь, что мы ликвидируем в народе всех неграмотных - как резко подскочит образовательный уровень.

Подмигиваю. Он молчит и на максимально возможной скорости просматривает все мои намеки. Обожаю такие моменты.

- Надо всего лишь убить всех, кто препятствует просвещению и, заодно, сделать людей восприимчивыми к цивилизации.

- Но как, как это делается?

Да!

- Все подробности - сразу после этого, - протягиваю ему бланк расписки.

* * *

До подробностей я сам додумался с большим трудом. Среди бесконечной волокиты, лжи и взяточничества поначалу удалось собрать едва ли полсотни человек да третью часть нужной машинерии.

Рано утром мы выехали на грузовиках, в кузовах которых в основном было железо, амуниция и провиант. Людям остались жалкие кусочки свободного места. Сзади тряслась пара прицепленных бытовок.

Нас пристегнули к большой военной колонне. Бронированная гусеница, торопящаяся к огню, жаждущая распасться в его объятьях, на самом деле очень медленно, подстраиваясь под пеших саперов в ее голове, пачкая голубизну неба тенями вертолетов и землю следами масла, выходила в дорогу.

И странное дело: в пыли, грохоте и всеобщей ругани, царившей на отправке, я вдруг перестал чувствовать себя чужим - исчезло то столичное, тщательное выпестованное отвращение к дешевой, не лакированной обыденности, к провинциальным интригам. Миллионные состояния крутились в воздухе, но здесь был лишь их легчайший миазм, донесшийся из столичных коридоров. Мне никогда не светило сделать военную карьеру и все приказы, что отдавались вокруг меня, воспринимались как данность. Словом, весь этот круговорот власти, денег, почестей, наград, привилегий, выполненных желаний и удовольствий жил какой-то отдельной от меня, и мне ближайшее время совершенно недоступной, жизнью. Я был вынут, вылущен челюстями обстоятельств из такой привычной для меня гонки за мечтой гедониста. Но люди вокруг меня тоже не стремились к отдохновению, и окрепшая во мне жажда деятельности делала меня одним из них.

Чиновником я быть не перестал, новый образ жизни только начал подтачивать во мне любовь к бюрократии, к толстым пачкам с документами и дополнительным подписям. Стремление мысленно просчитать все последствия, прежде чем сказать хоть слово, перестраховаться на любой случай, оно никуда не ушло и даже окрепло, унавоженное требованиями секретности. Сместилась точка отсчета - это больше не был угол в столичном офисе министерства. Я не распрощался с надеждой туда вернуться, не расхотел возвращения к семье, но планы на будущее строились теперь исходя из потных, со следами копоти, лиц вокруг. Моя работа стала здешней.

Солнце только готовилось уйти за горизонт, обещая людям еще полчаса ярких лучей, бьющих в глаза, когда маленький караван отпочковался от вереницы машин и, охраняемый только двумя "крабами" - старых моделей боевыми машинами пехоты - ушел в холмы. Впрочем здешнюю территорию чистили еще пять дней назад, линия непрерывных стычек, так не желавшая перестать во фронт, ушла на полсотни километров южнее, к самым окраинам сейчас наполовину разрушенного мегаполиса, так что здесь было почти спокойно.

- Туллий, пока не развернемся, в твою епархию не суюсь. Командуй.

Тот молча кивнул. Оно и понятно - все, чему меня учили на военной кафедре, давным-давно выветрилось из головы. После возвращения в ряды меня немного помуштровали - даже сгоняли пару раз на стрельбище, заставляя вспоминать премудрость обращения с автоматом. В остальном я оставался, кем угодно, только не человеком с лейтенантскими погонами.

Карта и донесения не обманули. Долинка, нечто среднее между очень мелким, с отлогими склонами, оврагом и слишком длинным распадком уже веяла мрачноватым предчувствием крематория. В центре масляно блестели несколько нефтяных лужиц, вокруг них все было залито черными, припорошенными песком потеками, а чуть выше по склонам красовались распотрошенными внутренностями до половины врытые в землю "котелки". Самый дальний из них еще дымил - видно местные не успокоились, и сюда заглянул один из патрулей. Жухлая, ломкая, росшая редкими кустиками трава, совершенно исчезла на дне этого дикого нефтяного поля, и только на гребнях еще зеленели живые пятна и рос жидкий кустарник.

Туллий расставил по холмам секреты, заставил нас отрыть несколько окопов на тактически выгодных точках по краям котловины, и все ругался, что мины поступят только через два дня. Эти два дня оказались не самыми приятными и легкими. Команда, надерганная с бору по сосенке, должна была собрать три барака и в двух из них даже смонтировать установки, отдаленно похожие на конвейеры. У нас был только один инженер - Лор Вивианович сорокалетний, много перевидавший, с обильной сединой, но еще крепкий мужик, который уже пять лет не имел дел с производством иначе как в роли слесаря. Еще двое студентов, Рунар и Флорин, те и до второго курса не дотянули. Чертежи врали, все приходилось по три раза переделывать, варить и резать по месту.