Укол рапиры - [16]

Мать ни о чем не спросила; Гоша метнулся к сараю. Дверь за собой прикрыл, в сарае и так было довольно светло из-за щелей.

Вот она, милая «тарелочка»! Гоша откинул рваный брезент, старую телогрейку, тряпки. Вот она — пухлая, блестящая. Гоша ласково похлопал ее по упругой боковине… и рука его вдруг провалилась! Что такое? Под ладонью вместо выпуклости была пустота. В растерянности он провел рукой по «тарелочной» поверхности и опять ощутил вмятину. И еще одну… Он понял: лопнуло несколько шаров, три или четыре, может, больше. Но почему? Отчего?!

И вдруг Гоша рассмеялся. До него дошло, что за выстрелы слышал он вчера, засыпая, и о каких минах и гранатах бормотал пьяный дядя Митя.

Ну что же, запуск придется отложить, а «тарелку» поставить в сухой док, на ремонт, потому что и вид у нее не тот, и подъемная сила уменьшилась чуть не вдвое. Только спрятать надо в другое место, а то Дмитрий Ильич вполне может наболтать отцу, как у них в сарае что-то взрывалось, и тот придет посмотреть.

В спешке Гоша никак не мог сообразить, куда ее деть; кончилось тем, что бросил просто за сараем в бурьян, кое-как прикрыл посеревшим старым штакетником, даже не посмотрев, были в нем гвозди или нет. Потом перелез через забор и помчался на место встречи.

Его ждали. Колода и Женя нетерпеливо, как секунданты Печорина и Грушницкого, расхаживали по влажной траве, а Ира не пришла: проспала, наверно.

— Где тарелка? — спросил Колода. — Неужели накрыли?!

Гоша рассказал, что произошло, а богатое воображение помогло ребятам нарисовать такие уморительные картины из жизни взрывающегося на шарах Дмитрия Ильича, что они все хохотали минут пять, благодаря чему легче смирились с вестью о переносе срока запуска и предстоящем ремонте.

— Хорошо еще, спички не зажигал, — сказал Колода. — Вот настоящий взрыв был бы.

— Или пожар.

— Шары опять доставать надо, — сказал Гоша.

В тот же день в школе Ира выразила крайнее недовольство тем, что «тарелка» не висит над выбранной ими елью в конце Владимирской: выходит, зря она вчера вечером и сегодня с утра рассказывала соседкам о возможном появлении инопланетного корабля.

— Просили ведь, кажется, не болтать, — сказал Гоша.

— Да я не прямо, не думайте. Я свой сон рассказывала. Как будто приснилось, что идет по Владимирской такое странное существо: голова как у спрута…

— У спрута не бывает головы, — сказал Женя.

— Неважно… А ноги и руки как у морского льва.

— У морского льва не бывает рук, — сказал Колода. — И ног тоже.

— Но это ведь сон. Что вы придираетесь?

Колода тоже признался, что кое-кому говорил про летающие тарелки, только абсолютно с научной точки зрения; что все это очень возможно и каждую минуту могут появиться — хочешь над водокачкой, хочешь над опушкой в конце Владимирской. Почему нет?..

Через несколько дней лопнувшие шары были заменены новыми, и тарелка опять стала, как прежде, эластичная, упругая, и вся так и рвалась ввысь.

На этот раз решено было запускать с вечера.

В двадцать один час восемнадцать минут по летнему московскому времени трое неизвестных подошли в сгустившейся тьме к невысокому забору на окраине поселка.

— Эй, — произнесли они сдавленными голосами. — Ты здесь?

И тут же с другой стороны забора выросла фигура четвертого неизвестного.

— Даю, — коротко произнес он и приподнял с земли большой, блестевший даже в темноте мешок. — Отойдите! Я к ней кирпичи привязал, чтобы не улетела. Сейчас переброшу.

Вслед за кирпичами через забор перемахнул и сам неизвестный, оказавшийся Гошей, и вместе с Ирой, Женей и Колодой быстро зашагал направо к лесу.

Со стороны шествие казалось торжественным и печальным: впереди — двое, в затылок им еще двое, а между ними плывет что-то непонятное — не то перевернутый на ребро матрас, не то еще какой-то предмет, завернутый, упаси боже, чуть ли не в саван.

Процессия подошла к опушке и остановилась. Заспорили, кому лезть на дерево, и Женя быстро взял верх: он ведь уже лазил при свете дня. Но в темноте оказалось не так легко: Женя карабкался ощупью, раза два чуть не сорвался, Ира каждый раз испуганно вскрикивала, и Гоша очень жалел, что не он лезет на дерево. Когда Женя добрался до вершины и негромко позвал оттуда, Гоша быстро обмотал свободный конец веревки вокруг ствола, потом все трое ухватились за ту же веревку с другого конца, почти под самым ребром «тарелки», и стали постепенно отпускать. Мешок со страшной силой рвался вверх, задевая и отстраняя ветви, и было боязно: вдруг веревка лопнет. Она не лопнула, но все равно ничего не получилось — Женя никак не мог дотянуться, чтобы привязать веревку к вершине; нельзя же было оставлять ее внизу.

А «тарелка» уже стала вполне летающей — она парила в воздухе, и удерживать ее было довольно трудно.

Тогда Гоша велел Ире и Колоде покрепче держать веревку, даже стать на нее ногами, а сам отвязал конец от ствола, обкрутил вокруг запястья, сделал узел — если не морской, то, во всяком случае, надежный, и полез вверх. Как назло, подъем прошел совершенно благополучно, у Иры не было ни единого повода вскрикнуть, опасаясь за его жизнь.

Он добрался до Жени, сидевшего на ветке, как большая ночная птица, они вдвоем не без труда высвободили Гошину руку от узла и в несколько оборотов обвязали веревку вокруг толстого сука, почти у самой макушки дерева.