Уинтер-Энд - [6]

ПД: Я удивился, снова увидев вас здесь, шериф. Я полагал, что у такого занятого человека, как вы, могли бы найтись поутру дела поинтереснее.

ДТ: Вообще-то, Джон, дела поинтереснее у меня и вправду имеются. И только ваше упрямство не дает мне заняться ими. Почему вы не хотите рассказать нам свою точку зрения на случившееся? Тогда у нас имелось бы два взгляда, а не только наша реконструкция происшествия, в которой вы, должен вам сказать, выглядите очень плохо.

ПД: Я сомневаюсь, что вы поверите моим словам, так какой же мне смысл что-то вам рассказывать? Я мог бы сказать, что провел целый день в заведении «Ассоциации любителей бифштексов Новой Англии», играя там в вист — и что, большая мне была бы от этого польза?

БУ: Ну, мы ведь всегда можем проверить ваш рассказ. И если он окажется правдивым, нам удастся взглянуть на имеющиеся у нас улики по-новому.

ПД: Ладно, спасибо, что так понятно все объяснили, лейтенант. А то я до сегодняшнего дня не понимал значения слова «алиби».

ДТ: Вы знали Анджелу Ламонд?

ПД: У вас есть семья, шериф Тауншенд? Жена? Дети?

ДТ: Это что — угроза?

ПД: Любознательность, не более того. Я сижу в тюрьме и вряд ли могу чем-нибудь вам угрожать. Так что же, есть?

БУ: Давайте вернемся к событиям пятнадцатого числа сего месяца.

ПД: Я предпочел бы поговорить о чем-нибудь другом.

Остальное я читать не стал. Подозреваемый ничего не рассказывал; когда его спрашивали о преступлении, он увиливал от ответа и начинал рассуждать на другие темы — история, спорт, религия. Все, что мне требовалось, я получил. Я почувствовал его. Остальное придет потом.

Глава 2

На следующее утро в шесть часов я выхожу, зевая, из своего дома и спускаюсь по ступенькам к машине. Воздух прохладен и чист, как бывает только на рассвете. Я сажусь на водительское кожаное кресло, сумку ставлю на пол возле пассажирского. Противоугонное устройство — не родное, встроенное, поскольку машина моя слишком стара для нынешних стандартов, — отключается, едва я вставляю ключ в замок зажигания, а когда двигатель оживает, я думаю, в миллионный уже раз, что вожу сущий анахронизм.

Машина, на которой я еду, направляясь на север, по мосту через реку Чарльз, — это «стингрэй-корвет» выпуска 1969 года. Под ее серебристо-серым капотом кроется V-образный восьмицилиндровый двигатель на семь литров, развивающий мощность немногим больше 400 лошадиных сил. Если бы у меня имелся психоаналитик, он сказал бы, наверное, что я пытаюсь скомпенсировать какие-то мои недочеты.

Может, и так. Ухода мой «корвет» требует изрядного, бензина жрет много. Наверное, он компенсирует отсутствие семьи.

Как и мой выбор одежды и внешнего облика, также олицетворяющий полный разрыв с тем временем, когда я служил в ФБР. От агентов ФБР ожидают, что они в любое время будут выглядеть элегантно и презентабельно. Реквизированный у какого-нибудь злодея безликий коричневый «седан» — это отчасти клише, но не далекое от правды. Уйдя в отставку, я избавился от облика сотрудника Бюро, а увидев на аукционе коллекционеров «корвет», не устоял перед искушением.

Я еду по федеральному шоссе на скорости шестьдесят пять миль в час, в динамике звучит, перекрывая шум двигателя, блюз Хаунд-Дога Тэйлора «Сижу дома один». Шоссе ведет строго на север через Массачусетс, Нью-Гэмпшир и только возле живописного побережья штата Мэн, даже в это время года битком забитого отдыхающими, ненадолго ныряет в глубь страны.

Вот Уинтерс-Энд обилием гостей похвастаться не может. В него заглядывают, разумеется, туристы-походники, а также заядлые любители охоты и рыбалки, однако нашествий, как на морских и горных курортах, здесь не бывает. В общем, во всей восточной части округа Арустук одно и то же: леса, картофельные поля да холодная погода.

Я не был в родном городе с тех пор, как уехал на юг поступать в университет. Интересно, помнит ли меня кто-нибудь из соседей? Помнит ли кто-нибудь моих родителей — отец был адвокатом и членом добровольной пожарной дружины, мама работала в детском саду? Многим ли известно о той автомобильной катастрофе? Это случилось после того, как они вышли на пенсию и прожили два безмятежных года под солнцем Флориды. Я приехал к ним погостить, повез их в город, и в мою машину врезался сбоку и разбил ее угнанный «седан». Угонщика полицейские так и не нашли. Когда я похоронил родителей, мне был тридцать один год. А полгода спустя у меня произошел нервный срыв, покончивший с моей карьерой федерального агента.

Я работал в Национальном центре анализа насильственных преступлений, НЦАНП, — подразделении, задача которого состоит в том, чтобы помогать полиции, когда она об этом попросит, — работа лихорадочная, нервная. Почти в каждом деле, за которое мы брались, речь шла о человеческой жизни, а чтобы оградить каждого так, как мы считали нужным, людей вечно не хватало — и ресурсов полиции тоже. Может быть, я не смог выдержать напряжение. Может быть, меня надломила гибель родителей.

В одно октябрьское утро у меня произошел нервный и физический срыв. В предшествовавшие ему недели я становился все более и более неуравновешенным, плохо спал, пил слишком много кофе и почти непрерывно курил. У меня случилось несколько приступов самого настоящего сумасшествия — слава богу, без свидетелей, — а когда мне удавалось заснуть, я видел страшные кошмары — преступления, которые нам не удалось предотвратить: убийства, страдания и пытки под стать кровавым сценам какого-нибудь ночного телеканала. И в конце концов не выдержал.