Уинстон Черчилль - [46]

Но случайно ли, что эти речи всегда произносились за границей? В Лондоне, в парламентской повседневности узнавали не Черчилля военных времён, но Черчилля двадцатых годов: реакционера, спорщика, упрямого, порой блестящего, но часто также и твердолобого и одержимого партийного политика, который наживал себе врагов и над которым нередко и его друзья покачивали головой.

С консервативной партией, за лидерство в которой он держался почти что с ожесточением, он был в принципе столь же мало связан, как это повелось издавна. Она была для него просто скаковой лошадью, которая должна была снова принести его к цели. Консерваторы воспринимали это как естественное дело, а исподтишка они часто вздыхали по его адресу и охотно бы от него освободились. Однако он от них не освобождался. С другой стороны, с партией лейбористов, которая закрыла ему возвращение во власть, он сражался с беспощадной, оскорбительной жесткостью и остротой, как если бы не они ему предоставили во время войны своих важнейших сотрудников и соратников. То, что у него между тем были моменты великодушия, в которые он вдруг снова проявлял себя стоящим над партиями государственным деятелем, более сбивало с толку, нежели примиряло с ним.

Никто не утверждал, что руководство Черчиллем оппозицией было его мастерским политическим достижением; в том числе и тогда, когда он в конце концов привел лейбористское правительство к падению. Об этом позаботилось время. Оно истрепало лейбористское правительство, как оно все правительства истрепывает. Однако время внепартийно. Оно потрепало также и Черчилля. И когда он после выборов в октябре 1951 года действительно стал снова премьер–министром, во главе ограниченного консервативного большинства — собственно этого никто больше этого и не ожидал — то неожиданно весь мир заметил то, что он до сих пор всё ещё тактично не замечал: что он теперь стал стариком.

Чрезмерное возбуждение, переутомление и перенапряжение военных лет он всё же ещё раз преодолел; но между тем он стал ведь на шесть лет старше. Казалось, он стал несколько мягче; вернулись его юмор, его человечность. Время от времени ещё вновь сверкало старое остроумие, время от времени вновь высовывался львиный коготь. Но несомненно стал он, например, довольно тугоухим. И память стала сдавать: молодые и новые лица среди депутатов и даже среди министров он не мог больше правильно запоминать, иногда он их путал. В эти наполовину праздные годы к концу жизни он стал страстным читателем романов. Он не мог этого теперь, снова на службе, полностью оставить, и служебные дела от этого несколько страдали: романы поглощают время. Летом 1949 года он находясь в отпуске на Ривьере (и потому незаметно для общественности) перенёс первый легкий апоплексический удар. Видимых последствий не осталось. Однако он не вернул назад своей полной работоспособности и концентрации. Это проявилось сейчас, поскольку они снова были востребованы. Уже в первый год его нового срока на посту среди посвящённых стало циркулировать выражение «Премьер на полставки». А в конце этого года совершенно повсеместно распространилось определённое бессильное разочарование. Время великих свершений Черчилля казалось окончательно прошедшим.

А затем всё же ещё кое–что произошло. Ещё раз, последний раз, старый великан выпрямился во весь свой рост. На короткое мгновение ещё раз, как в 1940 году, весь мир смотрел на Черчилля. Это был момент надежды. Эта надежда больше не воплотилась.

Началось с того, что многолетний министр иностранных дел и кронпринц Антони Иден в начале 1953 года опасно для жизни заболел и на месяцы выпал из работы. Это, казалось, чудесным образом воскресило Черчилля. Он перенял до возвращения Идена также министерство иностранных дел, и дополнительная работа заметно его омолодила: уже годы его не видели в такой форме. Неожиданно он снова был в своей стихии — почти что, как если бы ему лишь теперь снова пришло в голову, для чего он всё время собственно оставался в упряжке, что он ещё должен был предпринять.

Потому что ведь за всей партийной политикой он никогда не терял мучительного ощущения, что его собственное творение в 1945 году было прервано как фрагмент. Победа была полной, но более ничего: ни постоянной связи с Америкой, которая должна была предотвратить и компенсировать ослабление и экономическое обескровливание Англии, ни восстановления и примирения Европы. Война против Германии почти без паузы перешла в холодную войну против России — не без собственного вклада в это Черчилля. В 1945 году он пожалуй надеялся, что сможет использовать новый конфликт в качестве двигателя, тем самым продвинуть дальше англо–американское объединение и завершить его созданием европейского единства — такова была суть его знаменитых речей в Фултоне и в Цюрихе в 1946 году. Но речи отстранённого от власти инструмент слабый и тупой — у кого было больше опыта в этом, как не у Черчилля! В Америке и в Европе в них услышали лишь то, что хотели услышать, но не то, из чего исходил Черчилль. Холодная война стала автономной, с тех пор, как снова стали сражаться в Корее, она угрожала перейти в новую мировую войну, и она мало бы способствовала объединению англоговорящих народов или объединению Европы.