Уходят не простившись - [31]

Ах, как бы это им, молодым, теплым и любящим, соединиться - нет, не телами, это они умеют, а душами, как пробиться друг к другу, научиться разговаривать, а не обмениваться словами серыми и заскорузлыми, как подсолнуховая шнлуха? Вот и сейчас, поглаживая нежное плечо и, будто украдкой ещё более нежную грудь, касаясь как бы невзначай твердого выпуклого соска, пылкий влюбленный произносит - что бы вы думали?

- Ты красивая, самая красивая, все оборачиваются. Тебе богатого какого-нибудь, заиграла бы как бриллиант в дорогой оправе, бриллианту хорошая оправа положена... - И сам содрогается от нечаянной пошлости.

Но подруга пошлости не замечает, вторит, щуря влюбленные глаза:

- Не в деньгах счастье, Павлик милый, но и без них никуда.

И приводит в качестве неоспоримого доказательства недавно выученную испанскую пословицу "Para dinero baila perro", что означает: "За деньги и собака потанцует". Кстати пришлась пословица. Бывший бой-френд Гриша курсы до конца года оплатил, вот красавица и учится испанскому, не пропадать же деньгам...

И услышанное нисколько не мешает Паше, обняв любимую покрепче, давая ей таким образом понять, каковы его ближайшие планы, сообщить ей и о более отдаленных:

- На той неделе у меня один вечер свободный, хочу тебя с отцом познакомить, придешь?

Пашины приятельницы, которые удостаивались приглашения к нему домой, все как одна садились на стул пряменько, держались несмело, с благонравным любопытством оглядывали гостиную и неизменно интересовались старинным портретом в потемневшей от времени тяжелой раме. Красивая дама в темном, неразличимого цвета платье, приоткрывавшем узкие плечи, пристально наблюдала со стены за тем, что происходит в большой, загроможденной старой мебелью комнате, и взглядом усмиряла самых бойких, давала понять, что именно она тут хозяйка. Каждой гостье казалось, будто красавица неспроста глаз с неё не сводит. Следит, не одобряет, знает что-то.

Старина как раз вошла в моду, и во многих домах сохранившиеся раритеты, извлеченные на свет Божий с антресолей, соседствовали с предметами "под старину". В квартире Пальниковых однако все было подлинным - тусклая бронза светильников, переделанных в свое время из керосиновых ламп, расползающаяся от ветхости ткань темных гардин, резные шкафы - пыль въелась в резьбу, была неистребима, Гизела годами вела с ней борьбу, но не помогали никакие пылесосы. Поблескивали золотом переплеты старых книг за стеклами высоченного, до самого потолка шкафа, поскрипывали и проваливались под садившимся кресла с неудобными жесткими спинками.

Среди подруг Павлика знатоков и любителей истории не было, однако о портрете спрашивали все: кто такая и кем доводится хозяевам. Это становилось началом беседы. Всеволод Павлович любопытных не разочаровывал, у него давно наготове была легенда, он излагал её как экскурсовод в музее, - с заученными интонациями и продуманными интервалами в тех местах, где слушателям надлежало выказать удивление и восторг.

Павел знал легенду назубок, как и то, о чем Всеволод Павлович умалчивал и гостям не рассказывал. Лет двадцать назад - не так уж, стало быть, давно, - в массивной резной раме случайно, во время ремонта, что ли, обнаружен был настоящий клад: несколько золотых монет царской чеканки и полтора десятка дорогих старинных колец. Таинственные, неведомо кем спрятанные сокровища нашли приют в одном из дальних ящиков отцовского стола, где однажды и отыскал их, на свое несчастье, Павлик - как раз он был приглашен на тринадцатилетие одноклассницы, девочка сильно ему нравилась и, выбрав из кучи перстенек с синим камешком, в цвет её глаз и ссыпав остальные обратно в пластиковый пакет, он в тот же вечер, не спросясь старших, преподнес его имениннице.

Никто бы и не заметил пропажи - Бог весть сколько времени провалялся пакет в ящике стола, - но родители девочки и утра не дождались, явились среди ночи, учинили целое следствие: где взял да как посмел дарить столь юной и неопытной... До конца дней своих будет Павел помнить, как побледневшая Гизела, ни слова не промолвив, взяла злополучный перстень и вышла из комнаты, а отец долго ещё расхлебывал заваренную сыном кашу, пытаясь утихомирить сердитых гостей и успокоить их рыдающую дочь, - ей, кажется, в суматохе ни за что, ни про что досталась родительская оплеуха.

- Просто недоразумение, - уверял тогда Всеволод Павлович, беря грех на душу и выгораживая дурака-сына, - Ну взял обормот без спроса материнское колечко, уж больно ему дочка ваша нравится, они же ещё дети...

- Дети, дети, - смягчаясь, ворчал папаша, - Следить за ними надо, а то, смотри-ка, настоящий сапфир дарит... Разгулялся. Да ещё в такой огранке - вы хоть знаете, сколько это стоит? На все времена ценность. Я сам ювелир, разбираюсь.

Ужасно было слышать, как врет отец, бормочет что-то насчет фамильных украшений, ещё хуже смотреть, как он успокаивает плачущую маму. Его, Павла, даже не ругали, только сгоняли в кухню за валокордином и за кипяченой водой. Из-за чего весь сыр-бор тогда загорелся? Ни до, ни после этой глупой истории не видел Паша ни одного из этих колец, куда-то перепрятали... Мама носила только гладкое обручальное да тоненькое колечко, стершееся, с зеленым камешком иногда надевала "на выход". Вот это действительно бабушкино, "фамильная драгоценность", с теми же - туман...