Уходящие тихо - [18]

7

Я была внутри трубы. И куда-то там лезла. Тропинка моя была крутоватой, но вела вверх. Ржавая, скользкая, в каких-то склизких веревках, липнущих к коленям. Но ничего, если держаться на четвереньках, идти можно. Тем более, когда конечная станция — свет в конце тоннеля. Медово-золотистый свет стлался в трубу воском, и впереди она походила на вывернутую наизнанку свечу. Мне нравилось продвигаться шажок за шажком к ее негорячему пламени. Но чего-то мне не по себе стало. Может, я устала. Или струхнула. А только окрасился тот свет мутным багровым заревом и — бах! — три неприличные рожи — зубастые, длинногубые, — нарисовались у выхода, и давай пялиться внутрь. Взгляды ихние для меня как ножи — пригвоздили, поддели и тянут. Три лика на языках пламени, причмокивая, высасывают меня из трубы. "А-а-а! А-а-а! А-а-а!" сплошное мое как ударилось в стены, как надулись они, закачались резиновой кишкой! Пальцы, тщетно цепляющиеся за опилки, разогнулись, и сорвалась я вниз… Что там дальше было, не знаю. А только открыв глаза, обнаружила, что сижу в постели под сбившимся одеялом, сердце же сердито пытается настучать какую-то информацию. Поэтому первым делом я нахмурилась — больше конечно для виду. Потому как мои подруги не только поднялись со своих подстилок на лежаках, но и от души накурились, а кое-кто, может, и почаевничал.

— Доброе утро, а непрошеным снам — спокойной ночи, — сказала Майя из своей серебристой улыбки. Улыбка была окутана загадочным благодушием. Подпирая стену идеальным позвоночником, Майя поглядела на меня как на котенка — умиротворенно щурясь. Меж пальцами лежащих на коленях рук тоненько дымилась подзабытая сигарета.

Стремительная Марина, слоняясь по комнате, то и дело натыкалась на что-то невидимое и тотчас бросала на меня короткие воодушевленные взгляды, после чего, отойдя к столу, машинально отхлебывала чай из Таниной чашки. Марина затягивалась вместо сигарет чаем — торопливо и рассеянно.

Танюша настраивала гитару, припав к ней, как к боевому оружию перед решительным боем. Вечно голодные собаки продолжали влачить дрему у ее ног. Зомбочке, похоже, снился кошмар. Клубок ее тельца испускал быстрые сполохи дрожи, и это походило на черную воронку.

На стене — нахальные — три мои картины, вывешенные кем-то в ряд: одна главная и две так себе, примазавшиеся к центру. У меня почему-то часто выходит за раз по три, потому как в одну картину все мысли не помещаются.

На главной был горячий желтый свет, прямо кипяток, но мутный, со всякими там соринками, обрывками красного пламени, пятнами и изломанными линиями. А среди всей этой кутерьмы — лампочки. Или свечи под стеклом. Пусть кто как хочет, так и понимает. И посылают те лампочки-свечки совсем другой свет. Только не каждый к нему пробивается в таком пекле.

Перехватив мой косой взгляд на стену, Майя спросила:

— Ксюша, а стекло у свечек для чего — чтобы тот мир их не задул?

— Нет, — веско сказала Марина, словно обо что-то ударившись. — Все наоборот: стекло мешает им донести свой свет до остальных.

— Ну, это ты зря. Ясно видно, что кругом кипит убийство.

И они немного поспорили.

Потом Марина спросила:

— А ты, Ксена, что думаешь?

— А ничего, Мое дело рисовать, а не думать, — скромно ответила я с серьезнейшим лицом, хотя больше склонялась к мнению Майи.

— А на другой картине у тебя черно-белый человек? — изрекла Марина еще одно мнение, на что я живо возразила:

— Два человека: один черный, но с белым сердцем и белыми руками, а другой — белый, но сердце и руки у него, что твоя копоть. Это система жизни вокруг меня. Кто понял, тот понял. Заметьте, обе фигуры загнаны в красный квадрат. Вы знаете, что красное — кровь?

После этих слов девочки обменялись разнообразными взглядами: двумя удовлетворенными — друг с другом, и одним многозначительным — с Татьяной. Татьяна, сидевшая у стола напротив моего возлежащего туловища, привела гитару в рабочее положение и зачем-то мне подмигнула.

— А на третьей моей картине сушатся на веревке два ботинка, — продолжала я несмело, — но обратите внимание: оба с одной ноги…

— А мы про тебя песню сочинили, — неожиданно сказала Марина.

И стало слышно, как далеко внизу лупит по футбольному мячу одинокий мальчишка.

— Вы что, я не поняла, той ночью не ложились?

— Вот именно, — мглисто улыбнулась Майя, — Марина придумала текст, Таня — музыку.

— Майя тоже… показывала нам, как это должно петься, — хрипло добавила Марина. — Они же с Таней и поют.

Понятное дело, ведь Марина не пьет, не курит, не поет. Хотя все, услышав ее низкий голос, думают вначале иначе.

— Ну, будешь слушать? — без обиняков спросила Марина, дернувшись всем корпусом, словно осадив коня на скаку, — не зря Майя говорит, будто в прошлой жизни она была офицером.

И спели они мне вот что:

Ты слышишь ли стук в открытые стены?

Армия ветра ждет сигнала.

По углям-следам до края арены

Пройди, просочись пламенем алым.

Прорви, прожги, развей балаган.

Ветер северный, ветер южный, Ветер бриз и простой ураган

Подхватят и — в сучья!

Подхватят и — в клочья!

А клочья — на факелы!..

Ветер носит на крыльях искры, —

Путникам видятся звезды.

Но сердце огня — снег.