Уход - [4]

Он редко вспоминал о жене, покинутой им так же, как и все остальное, когда он оставил мир ради монастыря. Он мысленно поинтересовался, жива ли она — лет ей было куда больше, нежели ему. Обуреваемый чисто человеческой гордыней, он также поинтересовался, вспоминает ли о нем она. Будучи предельно честен, он в этом усомнился. Они вступили в брак не по любви, а по воле родителей. Для нее этот брак был не первым. И уж наверное не последним.

Прикосновение чьей‑то руки привело его в чувство полностью.

— Этот гимн был великолепен, — сказал Иоанн. — Я считаю, что мне несказанно повезло, ибо я его услышал.

Монах скромно опустил голову:

— Ты слишком добр ко мне, отец эконом.

— Я так не думаю. — Немного поколебавшись, Иоанн продолжил: — Я верю… я молю Бога о том, чтобы ты мог свои слова записать, дабы те, кому не посчастливилось здесь сегодня находиться, смогли все же познать воспетые тобою истину и величие.

Монах засмеялся — именно так, подумал он, как засмеялся бы над какой‑нибудь ерундой после совокупления с женою:

— Не бойся, отец эконом. Слова, произнесенные мною, записаны у меня в сердце. Они меня не покинут.

— Да будет так, как ты говоришь, — сказал ему Иоанн.

Однако эконом ему явно не верил. Чтобы его успокоить, монах спел новый гимн снова, на сей раз не в виде бурного потока сознания, а как старую и хорошо известную песнь.

— Как видишь, отец эконом, — сказал он, закончив, — что мне пожаловал Господь, самый Великодушный, то не пропадет.

— Теперь уже я присутствовал при двух чудесах, — сказал Иоанн и перекрестился. — Сначала я услышал твою песнь в первый раз, а потом услышал ее заново, и не заметил никакой разницы, ни единого измененного словечка.

Монах мысленно сравнил оба исполнения своего гимна.

— А разницы никакой и не было, — уверенно сказал он. — Я мог бы в этом поклясться перед самим Христом, который всему Судья.

— Передо мной клясться не надо, я тебе верю, — сказал Иоанн. — И все же, я полагаю, предел есть всему, даже чудесам. А посему я возлагаю на тебя следующую обязанность — немедленно иди в келью для переписчиков, и не покидай ее, пока не сделаешь три копии своего гимна. Одну оставь себе, другую дай мне, а третью — кому‑нибудь из братьев по собственному усмотрению.

Монах в первый раз в жизни осмелился ослушаться эконома:

— Но, отец эконом, мне не следует терять так много времени, которое я мог бы использовать для приготовлений к нашему путешествию.

— Отсутствие одного монаха большого значения иметь не будет, — твердо сказал Иоанн. — Делай, что я тебе говорю — и тогда мы привезем в Константинополь не только наши бренные тела, но и сокровище на все времена, заключающееся в твоих словах, исполненных мудрости и благочестия. Вот почему я повелеваю тебе написать три копии — если случится самое худшее, и персы, упаси Боже, нас догонят, то и тогда, может быть, хоть одна из копий попадет в город. Обязана попасть, я думаю. Эти слова слишком важны, чтобы подвергнуться забвению.

Монах подчинился:

— Тогда пусть будет так, как ты говоришь. Я неверно понял, почему ты хочешь, чтобы я написал гимн три раза. Я думал, это просто в честь Отца, Сына и Духа Святого.

К удивлению монаха, Иоанн ему поклонился:

— Ты просто святой, ибо думаешь только о духовном. Однако я, будучи экономом, должен принимать во внимание также и заботы мира сего.

— Ты слишком непомерно меня хвалишь, — возразил монах. Он вспыхнул под своей смуглой кожей, вспоминая о том, как только что думал не о мире грядущем, а о своей жене.

— Ты просто сама скромность, — только и ответил на это Иоанн. Он снова поклонился, после чего монах засмущался еще больше. — А теперь извини, но у меня еще полно работы. И не забывай, что я жду от тебя три разборчивые копии. Вот тут никаких извинений и отговорок я не приму.

Монах сделал последнюю попытку:

— Пожалуйста, отец эконом, позволь мне работать сейчас, а писать потом, когда мы будем в безопасности. Уж наверное мои братья возненавидят меня за то, что они изо всех сил работают, а я бездельничаю.

— Это не безделье, — строго сказал Иоанн. — Ты служишь Господу, как и они. Ты исполняешь мои повеления, как и они. Только злым глупцам это может быть не по нраву, а злые глупцы будут иметь дело со мной. — Эконом грозно выпятил челюсть.

— Да, они будут делать то, что ты им скажешь, отец эконом, — сказал монах. И верно, кто бы дерзнул ослушаться Иоанна? — Но только из повиновения, а не из убеждения, если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Я знаю, что ты имеешь в виду, — сказал, усмехаясь, эконом. — Как бы я мог занимать такую должность, не зная подобных вещей? Однако в данном случае ты неправ. Никто из тех, кто слышал твой гимн в трапезной, даже не посмотрит на тебя искоса. Все они будут счастливы не меньше меня, что эта песнь сохранилась.

— Надеюсь, что ты прав, — сказал монах.

Иоанн снова засмеялся:

— Как это я могу быть неправ? Я же эконом, в конце концов. — Он хлопнул монаха по спине. — А теперь иди и докажи мою правоту сам.

Монах исполнил данное ему повеление с заметной неохотой. К его удивлению, Иоанн не ошибся. Хотя он и сидел в келье переписчиков один, но время от времени монахи, несущие мимо кельи какой‑либо груз, останавливались, прислоняли свою ношу к стене, просовывали голову в дверь и произносили что‑нибудь одобрительное.