Уход на второй круг - [99]

— Па, может, хватит? — возмутился ошалело наблюдавший за ними Денис. Вину чувствовал или правда считал, что отец перегнул палку?

— В моем списке первым и ключевым пунктом была любовь! — продолжал бушевать отец, не обращая на сына внимания. — Ты от нее сбежала. Потому повторяю вопрос: что он сделал, Ксения, что ты сбежала?

— Я ушла, потому что не хотела больше с ним быть, — медленно выговаривая каждое слово, сказала она. — И ни с кем не хочу. Это вам на будущее — от всяких попыток сватовства. Потому что мне никто не нужен. От слова вообще.

За столом повисло гробовое молчание, прерываемое только шумом дождя за окном и тяжелым дыханием Виктора Антоновича. Денис безотрывно смотрел на сестру. Мать — в стол. И это молчание было невыносимым. Потом Маргарита Николаевна подняла голову и тихо спросила:

— И мы сейчас не нужны?

— Я о другом, но понимайте, как хотите.

Мать кивнула. Взгляд ее светлых лучистых глаз неожиданно потемнел. И выражение лица стало совсем непривычным. Она взглянула на все еще греющееся фондю. И тихо ответила:

— Я помою посуду, и мы уйдем. Будешь одна.

— Я и сама могу помыть свою посуду, — проговорила Ксения, чувствуя, как начинает дрожать подбородок. Ни на кого не смотрела и действительно ждала, когда они уйдут.

— Мне неприятно видеть, во что ты превращаешь свою жизнь, дочь, — мрачно сообщил отец.

— Вот и пошли, чтоб не видеть. Хватит уже! — резковато отозвался Денис и глянул на сестру. — Прости.

Она тоже смотрела на него, глаза наполнились слезами. Ксения резко отвернулась, так же резко поднялась и вышла из комнаты.

Они убрались быстро. Не прошло и десяти минут. Что там собираться летом? Ноги в сандалии вставил да пошел. Ни пальто, ни шарфа. Хлопнула входная дверь. И теперь и правда единственным звуком был стук по подоконнику. Из раскрытых окон несло озоном.

А где-то среди тысяч сигналов мобильной связи неслось смс, которое никогда не дойдет до адресата, потеряется и исчезнет, потому что прийти ему некуда.

«С днем рождения, Ксенька».

Такие дела…

* * *

Цифры телефона Глеба расплывались перед глазами. Она смотрела на них бессчетное количество минут… или часов. Всегда в это время от него приходило сообщение — он знал, что она приземлилась, отчиталась, устроилась в гостинице. Еще месяц назад…

Чертовы технологии! У него — нет ее номера. Ей — стоит лишь отправить любую закорюку…

Надо ли? Месяц прошел.

Она закрывала глаза. Под веками продолжали гореть цифры.

А она продолжала свой бесконечный разговор.

Теперь не с мертвыми. Теперь с кем-то, кто может… если Он есть… позаботиться о Глебе.

Пусть ему не будет больно. Пусть забудет. Пусть утешится. Забылось же однажды… то что было куда как серьезнее, чем то, что случилось между ними. Или пусть не забудется… вспомнится…

Случившееся — ошибка, предательство… Предательство вдвойне.

Это он не спас. Он оставил ее без мужа, без ребенка.

Ксения открыла глаза и уставилась на картинку, украшавшую бледную стену гостиничного номера. Карта Вильнюса в деревянном багете. А вокруг — схемы средневековых изобретений на бумаге, стилизованной под папирус. Она подошла к картинкам, долго смотрела на линии — ровные, уверенные, четкие.

Она пыталась жить так же. Уверенно и четко, расставляя приоритеты. Так почему он пришел после того, как она вбила главную вешку? Сейчас вспоминалось как что-то болезненное. Глеб — после потасовки с Фризом, пьяный, у нее дома. И их утреннее объяснение.

«У меня не может быть отношений».

Тогда. Зимой. Боялась отпустить — эгоистично и жестоко — и каждую секунду знала, что после этого он не придет. У нее не может быть отношений. У нее есть муж. Которого она любит и который умер. Просто ведь? По любым законам логики он не должен был явиться после того сейчас уже бесконечно далекого разговора, когда она открыла ему часть правды о себе. Что бы он ни говорил при прощании, единственно правильным было раствориться в потоке лиц, чтобы иногда, столкнувшись во дворе, говорить ей: «Привет». И, как знать, может быть, вспоминать ненормальную со второго этажа только в свете собственных «достижений».

Но это был бы не Глеб. Тогда она этого не понимала. А теперь — слишком ясно.

Если последнее, что он сказал, уходя: «Я вечером загляну, ладно?» — значит, заглянет. Это не вопрос и не обещание. Он — сказал. Он трубы меняет по щелчку пальцев, а тут — он сказал.

Не зная его толком, Ксения не ждала, как не ждала ничего на свете, но из своей квартиры расслышала шаги по лестнице в тишине собственного персонального бункера. Его шаги, которые сама неизвестно как, когда успела запомнить. И звонок, раздавшийся, едва шаги замерли, — неуверенный в первую секунду, будто сомневающийся — неожиданно набрал силы и зазвучал утвердительно, словно бы требовал: «Впусти, а то дверь вышибу».

Она открыла. Много позже понимая — не потому что вышибет. А потому что хочет этого сама. Впустить его если не в жизнь, то хотя бы в квартиру. На час, на два — забыться, отвлечься, вспомнить, что бывает по-другому.

Он смотрел на нее с улыбкой — такой, будто бы нет на свете никакого февраля, будто его не бывает в природе. И, кажется, именно тогда, едва ли не впервые по-настоящему поразил ее синевой собственного взгляда.