Уход на второй круг - [94]

— Тарасенко умер у меня на столе и под моим ножом, — каждое слово — ударом отбивало его собственные внутренности до состояния, когда он должен бы истечь кровью. Что же тогда происходит с ней? Но он не мог не продолжать. Потому что помнить ее всю жизнь с этим застывшим выражением лица после того, как видел ее ожившую, невозможно. Он снова разлепил губы и проговорил: — У меня до него вот так… никто. Никогда. Потом его родственники угрожали в суд подать. Отец-генерал… на уши всех поставили… Ну… остальное ты знаешь. Я не подозревал, Ксень. У меня в голове не было… Если бы я мог его спасти, я бы спас.

— Да, — совсем глухо проговорила она. Медленно развернулась и медленно вышла из кухни, чуть отставив в сторону руку, словно удерживая себя, заставляя идти ровно. Он догнал ее в несколько шагов. Схватил ладонь и развернул к себе лицом. Терять ее взгляд. Терять ее! Видеть, как уходит!

— Скажи что-нибудь, — попросил Глеб.

— Я не могу снова предать его.

— Ты не предаешь! Ты никогда его не предавала!

— Не тебе решать, — она высвободила ладонь и пошла к двери.

— Я тебя люблю!

— Дело не в тебе, а во мне.

— Плевать! Ты же знаешь меня… Знаешь все про меня — теперь все. Останься, пожалуйста… или… или подумай и останься. Я буду ждать, когда ты останешься, Ксень!

— Я не могу.

— Я смогу. За нас обоих — я смогу.

— Зачем?

— Потому что мы могли бы… быть счастливы. У нас были шансы! Каждое утро начинать с тебя и каждый вечер заканчивать тобой. Поехать в твой чертов отпуск. Обедать у твоих родителей по воскресеньям. Поменять мой чертов диван, потому что он скрипит. И трахаться на новом. Может быть, однажды ты захочешь детей. Моих детей, не рыжих, черт подери, а моих!

— Я давно не верю в шансы, — проговорила Ксения, глядя на него исподлобья.

А ему хотелось стереть навсегда этот взгляд. С таким взглядом не остаются. Не ждут. Не надеются. И даже не прощаются. Уходят, оставляя за собой выжженное поле, в которое никто никогда не возвращается. Глеб схватил ее за плечи, будто собирался встряхнуть, заставить смотреть иначе. Убрать эту чертову пелену, скрывавшую от него тепло, которое он чувствовал в ней все последние месяцы.

— Я не виноват, что именно он! Я не знаю, что они тебе говорили, но я не виноват, что именно он попал ко мне в операционную! Я обещал, что не полезу в твое прошлое, но я не виноват, что я уже в нем! Хрен ты меня от себя отдерешь.

— Не виноват, — повторила она эхом. — Но я не могу.

— Ксения, пожалуйста… Я же все равно завтра буду у тебя под дверью. Пока не откроешь.

Молча наклонившись, Басаргина подхватила туфли и вышла босиком за дверь.

— Я буду у тебя под дверью, слышишь? — раздалось ей вслед.

Но она не слышала. Резким, ровным шагом шла вниз, на улицу, к машине. Уехать. От людей, от прошлого, от настоящего. Почему именно он? Как так случилось? Почему сейчас, когда привыкла, когда чувствовала желание возвращаться к нему, когда стала думать не о нем и себе, а о них. И что ей делать теперь? Даже ехать некуда… Дома нет, родители начнут выпытывать, брату, после того, как он промолчал, доверять нельзя.

Ксения завела двигатель, вырулила со двора, вклинилась в поток машин. Пристроилась за первой попавшейся, не сводя глаз с подушки в виде дорожного знака у заднего стекла. Так и ехала за ней, как на буксире. Пока не очутилась в каком-то дворе, где «ведущая» машина, наверняка привычно, по-домашнему, припарковалась под раскидистым каштаном. Ксения тоже остановилась. Выключила двигатель, откинула голову, прикрыла глаза.

Как так случилось? Почему именно он? Почему из всего расчета именно Иван оказался в том проклятом коридоре у чертовой двери?

Ксения помнила каждое слово брата, будто только вчера сидела в кухне его квартиры и пристально смотрела на широкую спину Дениса. Он стоял у окна, отвернувшись от нее, когда решился под ее молчаливым напором рассказать о случившемся. Голос его был глухим, скупым, таким же, как и слова.

«Обычный пожар в обычной пятиэтажке. Таких была сотня и будет еще без числа. Зашли через дверь. Дыма в пределах нормы. В коридоре баба. Сказала, что дома одна. Бухая, заметно… Ее Женька вывел. Очаг на кухне оказался. Паяльник включенный бросили. Древний, как у деда в деревне, помнишь? Потушили быстро. Нижней квартире почти повезло — залили не сильно. Иван пошел квартиру осматривать. С ним Артур. Он говорил, Иван впереди был, проверил дверь в комнату, велел остановиться. А потом шарахнуло. Я сразу даже не понял, что случилось. И… черт… если бы не этот гребаный каркас для душа… такой же древний, как все в этой гребаной квартире. Из арматуры. Это потом соседи рассказали, что хозяин тащил со свалок и ближних дач металл. Сдавал. Похмелиться хватало и нажраться по новой. Любым пойлом. Его трезвым никто не видел в принципе».

«Почему эта пьяная сволочь не сдохла в чертовом пожаре?» — проговорила Ксения, когда брат замолчал.

«Не сдохла, — мрачно повторил Денис. — Ногу сломал, когда из окна выпрыгнул. А орал, будто его живьем свежевали…»

Она вздрогнула от слабого стука по стеклу. Открыла глаза. У дверцы стояла женщина лет сорока, подмышкой держала вяло трепыхающегося пацаненка. Ксения опустила окно, и в салон сразу ворвался повизгивающий лай. Она глянула вниз — у ног женщины суетилось лысое чудо природы.