Уход на второй круг - [27]

— Харе гавкать! — обиделся водитель. — У Илонки месячные, что ль?

— Задрали, даже покурить не успел! Илона, мать твою! — последнее он орал уже в окошко машины — медсестра на крыльце пила кофе с подружкой. И это было наибольшее ее прегрешение, какое он только мог себе представить.

Та едва ли не подпрыгнула. Сунула подружке стаканчик и быстренько устроилась в салоне.

— Куда едем? — спросила она.

— Твоя любимая Тимофеевна.

— И твоя, — улыбнулась Илона и придвинулась к нему. — Ты дерганый такой.

— Вот сейчас, пожалуйста, меня не трогай! — в голосе его отчетливо звучала сталь.

Впрочем, последние несколько дней только она и звучала. Буквально лязгала. А он сам как с цепи сорвался. Метался по квартире раненым зверем. Сутки. С перерывами на беспокойный сон. На вторые повезло. Позвонили со станции, попросили выйти на восемь часов — Татьяна Ивановна запросилась в отпуск за свой счет. И он, почти испытывая счастье, помчался на работу. Думал, там забудется. Да с фига ли?! Оттарабанил день, а к вечеру снова засосало под ложечкой: дома он точно сойдет с ума. Дома невозможно находиться, не сходя с ума. Потому что прокручивал, постоянно прокручивал весь их короткий, незамысловатый диалог с этой крэзанутой, уверовавшей, что он — конченый отброс, с которым можно и не считаться, только пользовать, а она — право имеющая. И пользовать, и не считаться. Понимая, что переключиться не удастся, Парамонов плюнул и остался еще на восемь часов, надеясь в кои-то веки: вдруг работа лекарством сработает?

А не срабатывала нифига работа. Только в снежный ком нарастали обиды, грозившие смести его самого. Так и перебивался часами, стараясь дома не бывать. Пока его не отправили отсыпаться с воплем: «Мы не имеем права допустить вас к работе!»

У всех права. Все правы. Кроме него.

Сейчас он вышел уже в свою смену. Но степень накала прилично возросла — Инфинити под окнами способствовал дикому желанию расколошматить все вокруг к лешему. А самообладание, видимо, окончательно разобидевшись, гордо удалилось. Черт его знает, к лучшему ли, но Петька с Илоной действительно заметно притихли.

Когда он вжимал кнопку звонка знакомой квартиры, думал только о том, как бы не начать орать с порога. Дверь живо распахнулась и на пороге радостно всплеснула руками Гиреева, пребывавшая сегодня в роли добродушной старушки. Фланелевое платье в деревенский цветочек и кружевной передник завершали образ.

— Глебушка! — проворковала она. — Как же я рада вас видеть. Проходите, проходите.

— А уж как я рад, — буркнул Парамонов, вваливаясь в квартиру и волоча за собой Илонку. Дальше прихожей не пошел, в сторону ванной даже не глянул. Зато глянул на Светлану Тимофеевну самым выразительным образом: — Рассказывайте!

— Что-то вид у вас какой-то… уставший, — протянула она.

— Уставший. Вызывали чего?

— Да сердце что-то покалывает. Может, чайку? Передохнете немножко, — не унималась Гиреева. — Я с утра пирожков напекла. С вишнями.

— Зачем? — осведомился Парамонов.

— Что «зачем»? — удивилась старушка.

— Пирожки завелись зачем? Теперь вот сердце.

— Ну а что ж мне? Лечь и помирать?

— Мне было бы, во всяком случае, меньше ложных вызовов.

Светлана Тимофеевна открыла рот, задумалась, виновато тряхнула перманентными кудряшками и совсем по-детски сказала:

— Я больше не буду, Глебушка.

— Вы и не будете? — повел он бровью. — Ладно, пошли давление мерить.

— А давление у меня, как у космонавта. Вы ступайте, Глебушка, ступайте. Пирожков возьмете?

— Прекращайте, а! — взвился Парамонов. — Внуков своих пирожками кормите, меня не надо! Или найдите себе новое хобби! Некоторые, вон, цветы на подоконнике выращивают и счастливы!

— Хорошо-хорошо, — согласно закивала Светлана Тимофеевна, — буду цветы выращивать. Вы уж только не нервничайте так. Вы же доктор, понимаете же…

— То есть давление мы не мерим, рекомендации не слушаем? Могу идти?

— Я обещаю вам заняться цветоводством, — старушка сложила на груди руки — ладонь к ладони. — Выращу что-нибудь необычное и напишу в завещании, чтобы пересадили на могилку.

— Вот и прекрасно! Всего доброго, Светлана Тимофеевна! — рявкнул Парамонов, так и не сбавляя оборотов.

— И вам, Глебушка, — попрощалась Гиреева.

Парамонов снова ухватил Илонку и поволок ее за собой. Уже внизу, на одном из лестничных пролетов, не оборачиваясь, прорычал:

— Если пожалуется в министерство, в следующий раз шандарахнем ей сибазон с фуросемидом. Устроим актрисе Лебединое озеро.

— Ты совсем с катушек слетел? — икнула Илона.

— А в чем я не прав, позволь узнать?

— Ну ты-то уверен, что прав.

Он завис. На секунду. Потом зло сверкнул глазами в ее сторону и ринулся вниз. До свиста в ушах. Знал, что она не виновата, знал, что перегибает, но ну его к черту, пытаться удержать себя. Лучше игнорировать. Так и он, и Илонка сохраннее будут. Заодно есть шанс, что на Петьку не срикошетит.

А виновата во всем одна-единственная сука, не имеющая ни малейшего представления обо всей его чертовой жизни, но посчитавшая себя способной делать выводы. Да хрен ей, а не выводы.

Парамонов сцепил зубы, устраиваясь в машине, дал сигнал в диспетчерскую, что освободился. И закрыл глаза. Хоть на несколько минут. Подумать. Потому что понимал — еще пока смутно, на уровне подсознанки — пока он не решит эту проблему, проблема будет мешать ему жить. Какое-то внутреннее решение принять было просто необходимо, иначе сожрет себя, в конце концов.