Уход на второй круг - [24]

— Что за припадочная?

— Соседка сверху… Затопила меня как-то, — сердито ответил Глеб, чувствуя, что происходящее долбит несколько сильнее, чем следовало бы.

«Трубы горят!»

— А впечатление такое, будто это ты ее затопил. Совсем люди совесть потеряли.

— Ладно, Илон… — не слушая ее и наблюдая за перемещениями автомобилей во дворе, пробормотал он. Реношка скорой как раз проехала вперед, освобождая проезд. А черный Инфинити чокнутой стюардессы, заставивший его ухмыльнуться, плавно проплыл мимо Парамонова с Илонкой. Хозяйка жизни. А кто хозяин этой хозяйки, что у нее такая тачка?

Стюардесса припарковалась недалеко от подъезда и так же плавно выплыла из авто, уже через мгновение скрывшись в подъезде. Пальто, каблуки, элегантно подобранные волосы. Теплые, чтоб их… Парамонов отмер. Посмотрел на Илонку и мрачно проговорил:

— Езжай. Петьке к жене надо, тебе тоже… куда там… пока?

— Олежка в ночь ушел, — улыбнулась Илона.

— Ну непруха у тебя сегодня, че! — раздраженно повел плечами Глеб. — Один мужик в ночь ушел, другой с суток пришел.

— Ты чего, Глеб?

— Ничего! Черт… Я… я устал, правда, — он заставил себя погасить исходящую от него волнами злость и повернулся к медсестре. — Прости. Езжай. Мне хоть немного поспать, я позвоню.

— Хорошо, конечно, — пробормотала Илона, поднялась в салон скорой и махнула рукой. — Пока!

— Давай! — крикнул Глеб. И, не глядя, как минивэн покидает двор, ринулся в подъезд. Не желая анализировать своих действий — к черту анализ! Какой тут анализ, когда внутри клокочет что-то живое и ищет выхода. Несколько недель вежливого «здрасьте» и кивков головы в знак узнавания для того, чтобы сегодня вот это все… Чтобы расставить акценты? Кем она там его считает…

Потрясающе!

Глеб взметнулся по лестнице наверх, на два пролета, замер перед дверью. Только на мгновение, чтобы отбросить сомнения. Стоит ли заводиться? Да уже завелся! Сама виновата. И его пальцы нащупали знакомую кнопку звонка.

В этот раз дверь открылась почти сразу. На пороге возникла Ксения. В форменной юбке, блузке и босиком.

— Привет, стюардесса! — прогромыхал Парамонов на весь подъезд. — Пустишь?

— Зачем?

— Хочешь на пороге?

Ксения удивленно вскинула брови. Глеб сожрал.

— Значит, будет на пороге, — пробормотал он. — Не хочешь объяснить, что случилось?

— С какой стати?

— С такой, что это я сейчас по самые уши в дерьме. И хочу понять, по какой причине ты меня в него опустила.

— Идите к черту! Я не имею не малейшего желания с вами объясняться.

— Зато я имею! — заорал Парамонов, и по подъезду его голос понесся объемным гулом, вверх, заглядывая в лестничные пролеты. — Вы меня затопили, я привел в чувство вашу квартиру. Я повел себя невежливо — я извинился. Вы извинения приняли. 1:1. Сейчас что это такое было? Кто дал вам право?

— Не орите на меня! — сорвалась на крик и Ксения.

— То есть орать на вас нельзя? А вам оскорблять — можно? Вы людей за кого считаете? За грязь?

— Только не говорите, что вы обиделись!

— Я? Да со мной все в порядке. Я пытаюсь понять, что не в порядке с вами, что вы беситесь!

— А это уже не ваша забота!

— К счастью! Потому что вашему трахарю, я гляжу, не позавидуешь!

Ответом ему послужила пощечина. Ксения ударила сильно, наотмашь, со всей злостью, которая накапливалась со вчерашнего вечера и искала выхода.

Его голова мотнулась в сторону так, что на лоб упали зачесанные назад волосы. Она только и успела, что разглядеть дикое выражение его глаз, которое вряд ли сильно отличалось от накрывшего ее бешенства. А поворачивался обратно он нарочито медленно, потирая щеку. Будто бы выжидал секунда за секундой, когда схлынет. Ни черта. Оно продолжало давить на грудную клетку, стягивало рвущееся наружу чувство ярости.

— Ну чё? — обманчиво тихо спросил он. И уже этот его полушепот слышать могла только Ксения. Пролетам он его не доверил. — Легче стало?

— Я всего лишь воздала вам за хамство, — возмутилась она.

— Действительно, чего это я. Можешь ещё раз попробовать отодрать мне яйца. Тебе же понравилось. Что с алкашом сделается?

— Да запросто! — бросила Басаргина ему в лицо.

Словно сама была пьяной, ухватилась пальцами за борта его расстегнутой куртки и, притянув себя к нему, отчаянно впилась в его губы. Язык ее быстро, нервно блуждал по его зубам, толкаясь и настаивая. Губы дрожали, и сама она вздрогнула, как от озноба, продолжая цепко держаться за Глеба.

Кажется, он совсем ничего не понял. Но понимал ли он хоть что-нибудь в том, что касалось чокнутой соседки сверху с первого дня их знакомства? Да нихрена! Только злость до ощущения раздрая во всем теле принадлежала теперь им обоим.

Все, что мог сейчас, в эту минуту, — обхватить ее в ответ, вдруг осознав: ей это нужно. Зачем-то нужно! Его руки сперва неуверенно легли ей на спину. В то время, как собственные губы он уже не контролировал. Поддавшись ее напору, они словно ожили, узнавая изгибы ее рта. И он дошел до того, что не только впускал ее язык в себя, он сам вторгался в нее, прижимая к себе так крепко, что, если бы она и хотела вырваться, уже не смогла бы.

Но она и не хотела, и не пыталась. Не разрывая поцелуя, забралась ладонями под куртку, провела по груди к плечам, принуждая его отнять руки, освободиться от рукавов. Куртка упала к их ногам, они того и не заметили. Стояли на пороге, сцепившись друг с другом так, словно всего им было мало. И поцелуй — с первой секунды не оставляющий никакого пространства для отступления, откровенный, почти жестокий — ни один из них не желал разрывать. Он царапал ее своей щетиной, знал, что ей больно, но лишь сильнее прижимался к ее лицу, снова и снова толкаясь языком внутрь рта.