Уход на второй круг - [116]

Замер на губах, так никогда и не озвученный. Парамонов чуть кивнул, на мгновение прикрыв глаза. У него дома кактус собрался цвести. Он получил втык от главврача за беспощадность к своему организму. Не было дня, когда он мог бы жить, будто ничего не случилось. Все эти месяцы. Последние несколько суток — особенно.

— Ладно, — теперь голос его дрогнул, — ты все-таки отдыхай. Потом поговорим, ладно?

— Да, — попыталась она кивнуть.

Глеб улыбнулся. Ни к черту улыбка. Встал со стула, сделал тот самый единственный шаг от стула до кровати, стирая расстояние, разделявшее их, и сказал:

— Не буду мешать.

А потом быстро, чтобы не передумать, наклонился и коснулся ее запястья, прощаясь.

Он не успел отнять руку — Ксения обхватила слабыми пальцами его ладонь и выдохнула:

— Не уходи.

Глеб вздрогнул и поднял голову. Забегал глазами по ее маленькой фигурке, ищуще — заглянул в лицо. И то, что прочел в нем, заставило его медленно опуститься на колени перед ее кроватью. Сил в ногах не стало. Наверняка она слышала, как резко и больно забилось в нем сердце. Он судорожно втянул в себя воздух, наполняясь им до жжения в груди, и уткнулся лбом ей в плечо, жмурясь и сжимая пальцы, переплетенные с ее. Руки не отпускал. И она тоже не отпускала его руку.

* * *

P. S. Несколько недель спустя…

Нарядно блестящие металлические шарики на столе радостно отсчитывали удары сердца до финального рывка. Топ-топ. Топ-топ. Вполне себе метроном. Стрелки настенных часов в это время показывали без четверти двенадцать. Все шестеренки крутились, не находя возможности остановиться ни на миг. И хорошо. И правильно. Пусть себе идут.

Пальцы — длинные, чуть узловатые — нетерпеливо постучали по столешнице, как будто та была музыкальным инструментом. Замерли.

— Так, ну уже точно все! — прозвучало в ординаторской.

— Да иди уже! — раздалось в ответ. — Приперся в выходной, раздражаешь всех бездельем!

— Зависть — грех! — хохотнул Парамонов, подхватился из-за стола, снял с вешалки куртку и полетел, обходя все возможные препятствия в виде коллег и пациентов со всей свойственной ему маневренностью. Еще не тому научишься, когда в рабочее и нерабочее время мотаешься к больной, к которой относишься со всей возможной предвзятостью.

Ее он, кстати, не видел уже два дня.

Два чертовых дня!

Которые, в целом, были и к лучшему — Ксения считала, что он отсыпается после операций. Он же мотался между Киевом и Стретовкой, завершая все необходимые приготовления к выписке. Но уже не на пределе человеческих возможностей, а действительно отоспавшись.

В палате ее не оказалось. Зато на кровати было расправлено пальто, и рядом на полу стояла собранная сумка. Парамонов легко подхватил поклажу, покрутил головой в поисках вероятных забытых вещей, но ничего не найдя, отсалютовал «сокамерницам» и спросил:

— Басаргина за выпиской поковыляла?

— Да вроде, — кивнула самая солидная из присутствующих дам.

— Спасибо!

Еще спустя три с половиной минуты высокую фигуру Глеба Львовича Парамонова можно было наблюдать под кабинетом коллеги, при его попустительстве считавшегося Ксенькиным лечащим врачом.

— Привет! — после долгого ожидания раздалось в коридоре, когда Ксения вышла, наконец, в коридор. Через плечо у нее висела незакрытая сумка, из которой торчали несколько листков разной величины.

Парамонов осмотрел ее от гипса на ноге до макушки с пучком волос. И улыбнулся.

— Свобода?

— Можно и так сказать.

— От своих отмахалась? Нас толпа с шариками и цветами на улице не ждет? Или все же лучше уходить через черный ход?

— Не ждет, — Ксения отрицательно мотнула головой. — Но в гости собираются.

— Это святое, — Парамонов поставил ее дорожную сумку на сиденье, отобрал дамскую и водрузил сверху, встряхнул, расправляя, пальто и накинул ей на плечи. А потом наклонился к ее уху и негромко проговорил: — Подождут до следующей недели. Сегодняшний день наш.

— До следующей недели они не дотерпят, не надейся.

— Украду и увезу.

Ксения удивленно с долей раздражения посмотрела на него.

— Станешь вести кочевой образ жизни?

— Странствующий лекарь. В этом что-то есть, — Парамонов снова подхватил сумку. — В поликлинику я тебя завтра уже транспортирую, идет? Писульки твоего пилюлькина на досуге изучу еще.

— У тебя завтра тоже выходной?

— Плановых операций нет, взял отгул. Пошли?

Она кивнула и поплелась по коридору, вышагивая неровный ритм здоровой ногой и костылями. Парамонов, приноровившись, неспешно шел рядом. Он и правда приноровился. Еще когда они только начали вставать — вместе. Свои первые шаги она делала, зная, что он ее поймает, что не даст ей упасть снова. Нога постепенно заживала. Все на ней заживало. И они — заживали оба. Не так быстро, как раны, но все же прежнее пограничное состояние теперь казалось пройденным. Рубеж они проскочили.

От осени можно было сойти с ума. Или от состояния счастья, робко закравшегося в каждый закоулок и тупичок, и теперь крепко державшего в своих маленьких ладонях целый город. Любимый город. Солнце светило, разукрашивая дома и деревья. Листва облетела, а темные стволы гордо тянулись вверх, придерживая небо, которому ни конца не было видно, ни края. И первые морозы по ночам сковывали асфальт тонкой коркой серебристого льда, таявшего днем. А во дворе Пироговки еще совсем недавно Парамонов сорвал с клумбы последнюю розу, одиноко притаившуюся среди кустов. Этот полураспустившийся цветок потом чудесным образом нашелся на подушке пациентки травматологического отделения Ксении Басаргиной, когда та проснулась. Да сам врач обнаружился на соседнем стуле — улыбающийся и жующий бутерброд перед началом рабочего дня: «Твоя мать заставила».