Ухищрения и вожделения - [171]

Элис сказала горько:

— Это верно. Вы не имели права входить сюда. И что же, вам так необходимо было повидать меня, что вы пошли одна через весь мыс, даже не зная, что Свистун уже умер?

— Страха у меня не было. На мысу ведь пустынно. И негде спрятаться. Кроме того, я знала, что, стоит мне добраться до «Обители мученицы», и я буду с вами.

— Да, вас не так-то легко испугать, не правда ли? А сейчас? Вы испугались?

— Не вас. Себя. Я испугалась того, о чем подумала.

— Ну хорошо. Значит, дом был пуст. А еще что? Ведь явно есть еще что-то?

Мэг ответила:

— Еще это сообщение на автоответчике: если вы и правда получили его в десять минут девятого, вы бы позвонили в Норидж, на станцию и оставили сообщение для меня, чтобы я вам перезвонила. Вы знали, как Копли не хотели даже думать о переезде к дочери. Никто на мысу не знал этого, кроме вас. Копли сами об этом никогда не говорили, я тоже. Только с вами. Вы бы позвонили, Элис. На станции объявили бы об этом по радио, и я отвезла бы их домой. Вы наверняка подумали бы об этом.

— Я солгала Рикардсу — это раз, — сказала Элис. — Эта ложь могла быть просто удобна мне по каким-то причинам, из желания избежать неприятностей. И проявление невнимательности, неотзывчивости — это два. И это все?

— А нож? Средний нож из набора. Его не было на подставке. Конечно, в тот момент я не придала этому значения, но без него набор выглядел как-то странно. Я так привыкла видеть на подставке эти пять аккуратно подобранных по назначению и размеру ножей, каждый — в отдельных ножнах. Сейчас он на месте. Он был на месте, когда я зашла сюда в понедельник, после убийства. Но в воскресенье вечером его на месте не было.

Она чуть было не крикнула: «Вы не должны им больше пользоваться! Не трогайте его, Элис!» Вместо этого она заставила себя продолжать, пытаясь сдержать дрожь в голосе, пытаясь не молить о понимании, о том, чтобы ее разуверяли.

— А на следующее утро, когда вы позвонили и сообщили, что Хилари умерла, я ничего не сказала о своем посещении. Я не знала, чему верить. Я вовсе вас не подозревала: это было для меня совершенно невозможно. Это и сейчас невозможно. Но мне нужно было время, чтобы все обдумать. Только ближе к полудню я смогла пойти к вам.

— И вы обнаружили, что у меня — главный инспектор Рикардс, и услышали, как я ему солгала. И увидели нож на своем месте, в наборе. Но вы ничего тогда не сказали и потом ни с кем не говорили, даже с Адамом Дэлглишем, я полагаю.

Это был хорошо рассчитанный выпад. Мэг ответила:

— Я ничего никому не говорила. Как я могла? Не поговорив с вами? Я понимала, что у вас, вероятно, была основательная, с вашей точки зрения, причина солгать.

— А потом постепенно, скорее всего против своей воли, вы начали подозревать, что это могла быть за причина?

— Я не думала, что это вы убили Хилари. Это фантастика, это звучит невероятно, даже произносить эти слова абсурдно, немыслимо даже представить себе, что вас можно заподозрить. Но ножа не было на месте, и вас не было дома. И вы солгали, а я не могла понять почему. И до сих пор не понимаю. И все думаю: кого вы хотите оградить? А порой — простите меня, Элис! — порой я думаю, может, вы были там, когда он убил ее? Стояли на страже, наблюдали, может быть, даже помогли ему отрезать волосы.

Элис сидела так неподвижно, что ее руки с длинными пальцами, спокойно лежавшие на коленях, складки безрукавки — все могло быть высечено из камня. Она сказала:

— Я никому не помогала. И никто не помогал мне. Там на берегу были только двое: Хилари Робартс и я. Я сама задумала все это. И сделала это сама. Одна.

Несколько мгновений они сидели молча. Мэг пронизывал страшный холод. Она слышала, что сказала Элис, и знала, что та сказала правду. Может быть, она уже давно это знала? Голова пухла от мыслей: «Мне больше никогда не придется сидеть вместе с ней на этой кухне. Никогда больше не наслаждаться чувством покоя и защищенности, которые я обретала здесь, в этой комнате». И вдруг к ней пришло совершенно неуместное сейчас воспоминание: она тихо сидит в этом же кресле и наблюдает, как Элис готовит песочное тесто для пирога с яблоками, просеивает муку на мраморную доску, добавляет кусочки размягченного масла, вбивает яйцо; ее длинные пальцы подгребают муку, осторожно разминают тесто, легко скатывают его в блестящий шар.

— Это ваши руки, — сказала Мэг. — Ваши руки затянули пояс вокруг ее горла. Ваши руки обрезали волосы, ваши руки вырезали это «L» у нее на лбу. Вы сами задумали это. И сами это сделали. Одна.

— На это нужно было решиться, — ответила Элис. — Это требовало мужества, но гораздо меньше, чем можно было бы ожидать. И умерла она очень быстро и очень легко. Будет большой удачей, если мы уйдем, испытав так же мало боли. Она даже не успела испугаться. Ее смерть была много легче, чем то, на что может надеяться каждый из нас. А то, что за этим последовало, уже не имело значения. Во всяком случае, для нее. Да и для меня тоже не очень. Она была мертва. Это ведь то, что мы творим с живыми, требует сильных переживаний, мужества, ненависти и любви.

Она замолчала, потом продолжила: