Угольки в долг - [51]

Сколько раз они спорили из — за этого? Красный утомленно посмотрел на брата, лицо Белого было без эмоций.

— Я всегда задавался вопросом, почему мама разочаровалась в этом мире. Теперь я понимаю, что ей надоело смотреть, как люди, которых она любила, умирали, будучи смертными. Она верила, что После будет местом спокойствия для джиннов. И ей было все равно, сколько джиннов умрет ради этого. Ее душа не была создана для вечной жизни, Белый. Слишком много веков, слишком много боли… это ее изменило. Подумай о нашем брате, Удачливом, он такой же. Но он скрывается у себя. Лилиф… решила уничтожить нас.

Повисла тишина, и слышно было разговор джиннов внизу. Белый посмотрел на него без эмоций, но от них дрожал голос.

— Ты не знал ее, как я, — печально сказал он. — С детства она предупредила меня об отце и его натуре. Она знала, что однажды он принесет всему конец, и она сделала меня солдатом, чтобы защитить нас от всего этого.

— Мир на месте, брат, а со смерти матери прошли века. Века.

Белый отмахнулся от него.

— Я устал спорить об одном и том же. Просто… уйди.

Красный недовольно зарычал и прошел к дверям балкона. Но что — то грызло его, и он обернулся и посмотрел на спину Белого.

— Я не сразу все понял.

Белый медленно оглянулся через плечо.

— Ты о чем?

— Твоя цель. Когда отец рассказал мне о существовании Ари, я подумал, что ты сделал это, чтобы поставить отца на колени и занять его место. Но теперь я понимаю, как глупо думать, что ты, верящий в равновесие, устроишь такую катастрофу. Нет. Дело в Лилиф. Ты веришь, что она еще жива, и что отец где — то спрятал ее. Ты хотел, чтобы Ари приказала Азазилу рассказать правду о том, где она.

Глаза Белого сверкнули ненавистью. Но не к Красному. Почти. Это была ненависть к отцу.

— Он не уничтожил ее сущность, Красный. Он соврал. Я найду ее и ее тело с помощью Ари, и мама вернется к нам. С ней мы сможем управлять отцом и вернем верный путь равновесию. Вместе мы усилим традиции. И уже никто не будет задевать дни братьев. Мне вернутся четверги, а тебе — вторники.

Какая наглость. Слепая наглость. Красный скривил губы, почти с жалостью глядя на Белого.

— Равновесие не пропало. Лилиф пыталась украсть нашу сущность, чтобы уничтожить равновесие. Когда она не смогла, то вспомнила, что Азазил звал их с Асмодеусом двумя половинками целого. И она решила, что если украсть его сущность, она станет равной Азазилу. Ты унаследовал ее наглость, Белый. Ты дурак. Дурак, который даже верит, что Асмодеуса могла соблазнить Сала. Он дал ей забрать у него Печать, потому что отец так сказал.

Белый развернулся, все его тело было напряжено.

— Врешь! — завопил он, удивительно срываясь, хотя Красный ждал этого.

Радуясь, что он пробил ледяную корку Белого, он печально улыбнулся.

— Нет. Он хотел, чтобы она была у тебя. Почему же? Скажи, почему?

Красный знал, почему, но он не хотел выдавать это Белому. Пока он просто хотел, чтобы брат понял, что всегда думал только о себе.

— Врешь, — тихо повторил он. — Нет. Ты врешь. Уйди, — он повернулся слепо к горам. — Просто уйди. И можешь сказать своей милой племяннице, что я не отдам ей джинная, пока она не сделает то, что я скажу.

22 Одолженный уголек

Гнев. Он кипел под поверхностью. И почему люди всегда говорят, что гнев кипел? Глядя на Асмодеуса, ведущего ее глубже в пещеру, Ари знала в ответ на свой вопрос. Даже подавленный гнев не затухал… он всегда трепетал, кипел, готовый к моменту, когда бетон над ним треснет от разрушительного землетрясения. И из трещины вырвется гейзер эмоций, без остановки сбивая всех с пути.

Гнев Ари — на себя, на Азазила, на марида перед ней — становился нетерпеливее с каждым днем. Таким нетерпеливым, что пробудил печать. Ее тело пропитала тьма Печати, и каждый шаг был словно сквозь воду. Ее шепот становился громче с каждым днем, подговаривал Ари приказать им отпустить ее.

Она была дурой. Чем она думала? Она ведь обещала себе, что не даст королям джиннов и их отцу использовать любимых против нее, но одного взгляда Белого, забирающего Джея в перипатос, хватило для ее паники. Боясь, что страх пробудит Печать, и что Печать использует ее, Ари позволила Азазилу использовать ее.

Ари оставалась одна в комнате, и шепот Печати доводил ее до паранойи, проникал все глубже в разум. Но, когда Асмодеус подбирался к ней, шепот утихал, боясь его, и Ари больше напоминала себя. И она снова пошла с Асмодеусом в надежде утихомирить Печать.

Они спустились на низший уровень дворцовых земель, к рынку, где Ари смотрела, как джинны, торговцы и покупатели, с опаской пропускают Асмодеуса, склоняют головы, когда он проходил мимо с холодным безразличием. Он едва говорил с Ари, его слова были точными, и она знала, что нужно идти с ним осторожно, ведь он позвал ее, хоть терпеть не мог. Но… Печать для Ари была страшнее. Она теряла себя из — за нее.

В самые мрачные мгновения в последние дни Ари начинала сомневаться, верно ли поступила, придя на гору Каф. Она не могла подвергнуть опасности Джея, Чарли и остальных. А она сама была опасна.

И такая злая, что пальцы жгло.

Смаргивая слезы, Ари вдохнула, пытаясь подавить паническую атаку. Чтобы позлить Асмодеуса, она заявила, что ей скучно, тем же тоном, что он всегда говорил это. Он одарил ее редкой улыбкой и решил отвести в шахты.