Уголек - [8]

— Я мало что знаю о религии, — искренне признался канарец. — Но из немногого увиденного и услышанного понял, что боги и демоны всегда идут рука об руку и стараются ввергнуть нас в пучину ада. А иначе как объяснить все те ужасы, что происходят с нами на земле? И почему такой безобидный человек, как я, никому не причинивший зла, столько лет постоянно теряет близких, оставляя за спиной одни лишь могильные камни?

— Это судьба.

— И кто же ее пишет, боги или демоны? Последние наверняка должны относиться ко мне с уважением, уж каких только гадостей они не придумывали... Вот и теперь — не успел я спастись от кораблекрушения, как стал кандидатом на повешение.

— Однажды твоя судьба переменится.

— Сомневаюсь... — убежденно ответил канарец. — Когда мирного человека вроде меня вдруг отрывают от своих коз в горах Гомеры и бросают навстречу миллиону бедствий, неразумно ждать, что однажды судьба переменится и можно будет снова зажить в мире и спокойствии. Кто-то там, наверху, явно специально меня мучает, и думаю, он своего добьется.

— Как только мы сойдем на берег, я найду гадюку и сделаю тебе амулет, который разрушит чары, — со всей серьезностью обещала девушка. — Гадюки могут всё.

Но Сьенфуэгос не верил в амулеты, потому что жизнь научила его не доверять ничему, кроме собственной изобретательности и способности выпутываться из вереницы встающих на пути проблем.

Он сумел выжить после крушения «Галантной Марии», после резни в форте Рождества, у голодных каннибалов, сбежать от преследующих его кайманов и от пули испанского дезертира. Может, у него еще осталось достаточно хитрости, чтобы избежать веревки, которую приберег для него этот кусок вонючего жира — ведь сейчас тот явно поверил, что на его любимый корабль напал прожорливый короед.

Он мог лишь дожидаться решения капитана Эвклидеса Ботейро. И потому не сумел сдержать вздоха облегчения, когда на следующий вечер рулевому приказали отменить курс на запад-юго-запад и направить судно следом за стаей альбатросов, которые весь день провели в открытом море, охотясь на рыбу, и теперь возвращались на побережье к своим гнездам.

«Он боится, — подумал Сьенфуэгос. — Несмотря на то, что матросы часами качают воду, корабль оседает все глубже и глубже, и он боится...»

Как слишком часто бывает, португалец не нашел лучшего выхода для своих страхов, как увеличить и без того предельную жестокость. Несчастному юнге, подающему ему в тот вечер ужин, не повезло — он споткнулся и упал прямо на раздутое больное яйцо, и капитан так громко завопил от боли, что крик разнесся до самых глубин трюма, и португалец тут же воткнул вилку мальчишке в глаз.

Потом он пнул юнгу ногой, и тот скатился по кормовому трапу, а капитан тем временем угрожал отрезать голову любому, кто решит помочь несчастному, воющему от боли парнишке.

Тристану Мадейре и Угольку пришлось держать Сьенфуэгоса, чтобы он не попался под руку гнусному толстяку, ведь в эти мгновения разум капитана застилала глухая ярость, он и впрямь без колебаний снес бы голову любому, кто бы осмелился приблизиться.

— Не трогай его! — взмолилась негритянка. — Ты все равно не сможешь вернуть Жаирсиньо глаз и добьешься лишь того, что жирдяй тебя убьет.

Канарцу пришлось приложить все силы, чтобы восстановить спокойствие, а когда ему это удалось, он внимательно оглядел ненавистную фигуру, сидящую в огромном кресле.

И тогда он понял, что капитан Эвклидес Ботейро хотел вывести его из себя — его или любого другого члена команды — в поисках зарождающегося бунта, который даст ему предлог наказать всех моряков «Сан-Бенто».

Страх в гораздо больше степени, чем ветер, гнал этот дьявольский корабль вперед, и сейчас страх, который внушал всем этот человек, объединился со страхом, который чувствовал он сам, столкнувшись с тем, что его империя ужаса может рухнуть.

Величайшее достижение завшивленного португальца заключалось в том, что он сумел превратить море, символ свободы, в огромную тюрьму, из которой никто не мечтал выбраться. И сейчас, столкнувшись со срочной необходимостью вытащить свою хрупкую крепость на песок, он ощущал чудовищную неуверенность, поскольку понимал, что едва ли может рассчитывать на верность даже четырех офицеров.

И потому, когда вечером впередсмотрящий объявил, что видит на юге низкую береговую линию, никого не удивило, что капитан тут же послал за помощником и велел без лишних слов:

— Приготовь кандалы. Они нам понадобятся.

— И кого вы собираетесь заковать?

— Всех испанцев, негритянку, Намору, Феррейру, старшего рулевого и юнг. Остальные уже старики или слишком трусливы, чтобы решиться на бунт. И помни... если что — я вешаю без всяких разговоров.

В ту ночь на корабле никто не спал. «Сан-Бенто» приблизился к низкому и заросшему берегу с песчаными пляжами на дистанцию в две мили, и все почуяли густые ароматы влажной земли и буйной растительности — остров находился с левого борта, нос же корабля по-прежнему смотрел на юго-запад.

Моряки перегнулись через борт и оставались в таком положении, пока на горизонте не исчезла убывающая луна, так что всё вокруг погрузилось во тьму. Большую часть парусов убрали, но с первыми лучами зари пришло разочарование — земля исчезла бесследно, словно ее поглотила пучина.