Уголек - [3]

— Хреново.

— Оно и понятно. Болтанка на такой посудине здоровью никак не на пользу... И откуда же ты приплыл?

— Искал дорогу к Великому хану.

Ни единый мускул не дрогнул на лице капитана Эвклидеса Ботейро, однако в его крошечных глазках бутылочного цвета мелькнул огонек; несомненно, тема разговора его весьма заинтересовала.

— К Великому хану... — повторил он с подчеркнутой сдержанностью. — Нелегкая у тебя задача — найти двор Великого хана, тем более на такой утлой лодчонке.

— Судя по результату — да, — признал Сьенфуэгос.

Ответ, несмотря на кажущуюся простоту, похоже, сбил португальца с толку на десятую долю секунды, но почти тут же он осведомился, как будто не придавая особого значения вопросу:

— А с чего ты вообще решил, что сможешь его найти?

— Слухи.

— Слухи? Какие именно?

— Дикари рассказывают о некоем могущественном господине, о больших городах с золотыми крышами и огромных лесах коричных деревьев.

Мощный зад капитана Эва беспокойно заколыхался в широком кресле его вонючей каюты, и капитан не преминул неприлично почесать между ног, в том месте, где сквозь широкие панталоны выпирало огромное яйцо размером с кокос.

— Золотые города и леса коричных деревьев... — медленно протянул капитан, словно пережевывая услышанное. — И где же все это находится?

— Ну... — уклончиво ответил канарец. — Насколько я понял, придется обогнуть еще несколько островов, потом встретятся два огромных острова и пролив между ними. Дальше все просто.

— Вот оно что! И ты знаешь туда дорогу?

— Есть у меня одна идея. Для меня нарисовали своего рода карту.

— И где же она, эта карта?

Сьенфуэгос хитро улыбнулся и постучал указательным пальцем по правому виску.

— Ее нарисовали на песке пляжа, а теперь она вот здесь.

Жирный и смердящий капитан Эв иронично осмотрел рыжего канарца — взгляд крохотных глазок, казалось, проникал в глубину разума. Наконец, через довольно долгий промежуток, во время которого он не переставал почесывать между ног, капитан несколько раз помотал головой с недоверчивым видом.

— Врешь! — только и сказал он.

— Зачем мне врать?

— А затем, что тебе прекрасно известно — голова, хранящая в памяти путь в Сипанго и Катай, стоит дороже целой империи, и ни один дурак не станет вешать на рею такого человека. Вот только в твоей голове нет ничего, кроме дерьмовых фантазий. Любой помощник кока знает об этих морях и землях больше, чем ты. Эй, Сажа! — позвал он.

Дверь тут же открылась, и в нее осторожно просунулась голова негритянки:

— Я не Сажа... Я Уголек!

— Сажа, Уголек — какая разница! — проворчал капитан. — Я все равно не запомню. Короче, позови сюда Тристана Мадейру. Вот мы сейчас повеселимся!

На лице девушки отразилось величайшее смущение; она бросила долгий взгляд на канарца и вновь удалилась, явно удрученная.

Через несколько минут в каюту вошел высоченный, худой как жердь человек. Чтобы не удариться головой о низкий потолок, ему пришлось согнуться едва ли не пополам, так что подбородок уперся в грудь. Он не успел даже открыть рот, когда капитан ткнул пальцем в канарца и приказал:

— Вздерни-ка его на рее!

— Как прикажете... — ответил тот с сильным галисийским акцентом.

Он протянул руку с намерением схватить Сьенфуэгоса, но канарец слегка отодвинулся и одновременно с этим сказал:

— Постой, Отмычка! К чему такая спешка?

Долговязый невольно вздрогнул, будто от удивления, что его окликнули таким странным прозвищем, и пристально взглянул на собеседника.

— Откуда ты меня знаешь? — спросил он.

— Ты часом не Тристан Мадейра по прозвищу Отмычка, второй рулевой с «Ниньи»?

Моряк еще не успел кивнуть в ответ, а канарец уже засыпал его вопросами:

— Ты разве не помнишь меня? Я Сьенфуэгос, Гуанче, юнга с «Галантной Марии» — один из тех, кто остался в форте Рождества...

— Да иди ты! — воскликнул тот. — Как же ты вырос, парень! — сказал он, не сводя с канарца глаз. — Но я был уверен, что в форте все погибли.

— Все, кроме меня.

— Как же тебе удалось спастись?

— Я дезертировал еще до нападения и все эти годы бродил по окрестностям, хотя твой капитан не желает мне верить.

Вонючий толстяк, которому только что казалось, будто с этим делом покончено, выглядел слегка сбитым с толку. Он подозрительно посмотрел на испанцев.

Когда он снова властно обратился к долговязому, в голосе прозвучала неожиданная серьезность:

— Так значит, его слова правдивы? Он действительно был в первом плавании адмирала?

Отмычка пожал узкими плечами и развел руками в молчаливом жесте недоумения.

— Я помню, что на «Галантную Марию» тайком пробрался рыжий канарец, который лазал по вантам, как обезьяна. Я не сразу его признал, борода его очень изменила, но, похоже, это действительно он.

— Да я это, тупица ты этакий! — возмутился Сьенфуэгос. — Или ты не помнишь, как я взялся за рупмель в ночь кораблекрушения? Ты ведь шел за мной, прямо в кильватере, и первым понял, что мы сели на мель.

— Это точно. — Моряк по прозвищу Отмычка повернулся к капитану. — Это и в самом деле он. Никто другой не может знать такие подробности. Постой! Как звали рулевого, который бросил румпель в ночь кораблекрушения и в наказание был оставлен на Гаити?