Угол падения - [8]

— Нора, сходи купи минеральной воды. Пожалуйста.

— А если ко мне будут приставать мужчины? — Она хорошо заучила свою роль очень красивой женщины и даже при работнике милиции продолжала выдавать соответствующие этой великой роли реплики.

Сергеев поморщился, но ответил в тон:

— Задержи их до моего прихода, хорошо?

Нора пошла выполнять просьбу Паши походкой женщины, на которую всегда смотрят и которая вообще делает всем одолжение своим присутствием где бы то ни было.

— Красивая у вас девушка, Павел Петрович.

— Да, ничего.

— И дорогая, наверное?

— Это имеет прямое отношение к Серебрякову, я правильно вас понимаю? — раздраженно заметил Павел Петрович.

— Как знать, как знать. Я просто сегодня наблюдал, как отнеслась к его смерти такая же очаровательная, как Нора, особа, состоящая с ним в близких отношениях.

Вы никогда не задумывались, будет ли ваша девушка оплакивать вас?

По лицу Сергеева Алексей понял, что задел самолюбие Павла Петровича.

— Я, в отличие от Серебрякова, не женат и дурацкими комплексами не страдаю.

— А он страдал? Какими же?

— Это вы у его баб выясняйте, почему они все терпеть Сашу не могли.

— Кто конкретно питал бурную ненависть? Их что, много было?

— Хватало. Ко мне это не имеет никакого отношения. Я с женщинами схожусь для взаимного удовольствия. Взаимного, заметьте.

Глядя в это красивое холеное лицо, Алексей даже не усомнился в его словах.

— У вас были конфликты с покойным шефом?

— Меня его женщины не интересовали.

— А если отвлечься от столь волнующей вас темы? — Леонидов начинал думать, что комплексами в отношениях с противоположным полом страдает сам Павел Петрович.

— А что мне с ним было делить?

— Как же так, Павел Петрович, а власть, доходы, влияние? Неужто сидели на вторых ролях и были всем довольны?

— Что ж, вы уже наслышаны, наверное, что милым человеком Серебряков не был. У всех с ним рано или поздно возникали трения. Он никого не любил и никогда никого не жалел. Загонял, как лошадей, и бросал, когда нужда отпадала.

— Следует ли ваши слова понимать как допущенную по отношению лично к вам несправедливость?

— А мне плевать, как вы будете это понимать. Я в Серебрякова не стрелял, сидел дома с Норой, она может подтвердить, да и другие свидетели найдутся. Так что не надо мне наводящие вопросы задавать. Могу доказать, что я вообще стрелять не умею.

— Можете. А что вы так боитесь, что кто-то вас может обвинить? Так боитесь, что даже заранее начинаете оправдываться. Кстати, в Серебрякова стрелял, судя по всему, наемный убийца, так что вам и не обязательно быть мастером спорта по стрельбе, достаточно иметь деньги. Хорошо вам платил покойный? — На жизнь хватало.

Он врал. Ему не хватало. И врал он не только Део-нидову. Миф о собственной обеспеченности, так тщательно созданный им для многочисленных приятелей, давно приносил кучу неприятностей. Все считали Пашу человеком богатым, и он скорее пустил бы себе пулю в лоб, чем признался в обратном. Зависть была тайным пороком этого самолюбивого парня. Злое терзающее чувство возникало из ничего: вот девушка прошла мимо — красивая девушка, а кто-то с ней спит. Почему не он, Павел Сергеев? Машина проехала мимо: шикарная машина, и сидит в ней какой-то лысый хрен, а он, Павел Сергеев, смотрелся бы гораздо лучше. Квартира, в которой живет подруга приятеля, — крутая хата. Он, Павел Сергеев, лучше вписался бы в роскошный интерьер. И дорогие теннисные корты только и ждут легких Пашиных шагов на упругом покрытии. Ждут именно его дорогие магазины, и швейцары в фешенебельных дорогих ресторанах должны улыбаться ему приветливее, чем кому-либо еще. Красивая жизнь, для которой родился на свет он, не имела права лелеять другого. И Паша страдал оттого, что она отторгала его, как инородное тело, случайно попавшее в здоровый организм. Зависть бесконечна, как всякое зло, ибо то, что имеешь ты, кажется незначительным по сравнению с тем, что имеют другие. Чужой кусок всегда слаще, чужая постель мягче, а чужая жена желаннее прочих женщин. Но неглупому Паше Сергееву не хватало ума понять столь простую истину и наступить на горло собственным бессмысленным терзаниям. Он поджаривался на медленном огне самоистязаний, залезал в долги. Ему давали, ибо созданный Пашей имидж служил надежной гарантией возврата. Он занимал у одних знакомых, чтобы отдать другим, потом перезанимал у тех, кому только что отдал, и в итоге очутился в кругу одних только кредиторов. И естественно, самым главным и среди них был начальник и друг Александр Серебряков.

Самое гнусное, что тот его быстро раскусил и не упускал случая лягнуть в больное место. Сначала Александр давал деньги легко и отмахиваясь: какие, мол, с друзей проценты. Тем более, что начинали они вместе, и Паша поначалу вложился в фирму из собственной наличности. Но потом его траты быстро превысили финансовые возможности, и деньги свои он постепенно изъял из оборота. Серебрякову на руку было стать единоличным хозяином фирмы, чутье у него было как у собаки, и будущие огромные доходы он прочувствовал задолго до их появления. Спустя некоторое время школьный друг понял, что Паша — это прорва. И стал брать с него немалые проценты. Паша было дернулся туда-сюда, пробовал стать в позу, но его рейтинг у остальных приятелей уже стал резко снижаться. Через несколько лет Серебряков прочно держал его за жабры. Уйти на другую, более доходную работу Сергеев не мог, требовать дополнительных доходов тоже. Серебряков четко знал, сколько надо давать, чтобы не переплачивать, но и не пережимать. Так тянулось довольно долго, но в последнее время произошли события, которые грозили круто изменить Пашину жизнь в худшую сторону.