Угли под пеплом - [2]

Видимо, все ящики стола опустошили. На педантично разложенные книги и вещи ежедневного обихода свалены груды каких-то бумаг и тетрадей. Никогда он их раньше не видел. Что она там может писать и хранить? А вон конверты, которые вроде бы когда-то видал. Целые груды писем разных размеров и цветов. С кем она переписывалась? В нем просыпается нечто вроде любопытства. Но какое ему дело? Что он, цензор своей жены? Соглядатай в ее жизни… и чувствах? Муж… обрубок человека. Человек в кресле. Человек на колесах, — как он иронически себя называет. Пока жизнь теплится в этих бренных останках, следует быть благодарным и за ту неслыханную милость, которая ему даруется вот уже больше двадцати лет. Благодарным за то, что эта цветуще-красивая, здоровая, полная сил женщина стольким пожертвовала ради него. Разве он может на что-то жаловаться? Разве ему чего-либо недостает? У него всегда чистое белье, подушка за спиной и тепло укутаны ноги. А ведь он видывал таких, которые шаркают по улице остатками своих ног и побираются. Доходное предприятие эти обрубки по сравнению с теми, кому приходится побираться, имея здоровые ноги. Лучший кусок всегда ему первому. Нож для бумаги и карандаш всегда под рукой, когда надо разрезать новую книгу. В лаборатории вся посуда и приборы всегда на своих местах, и всегда до них легко дотянуться… Чьи-то ноги уже походили для него… Конечно, приятно сознавать, что у тебя ноги здоровые и ходить вместо того, кто сам не может двинуться…

Постель с простым, полосатым домотканым одеялом и одной подушкой. Единственная маленькая, тощая подушка в старой наволочке. Та расшитая, что у него за спиной, мягче. А эта специально, конечно же специально, положена на сегодня, когда сюда съезжаются посторонние. И коврика нет у постели, чтобы он поверил, будто раздеваясь по вечерам и вставая по утрам, она босиком ступает на пол. Как будто он не знает, что она холит свои ноги и бережет их от любой простуды. Он же помнит. В нем ведь живы все чувства. Голени зябнут. Но он ясно чувствует холод и в самых кончиках пальцев, ощущает толстую, нечувствительную кожу на подошвах… Насмешка природы эти живые чувства. Именно против этого он боролся все долгие годы. Но оно посильнее всей натренированной воли. Это его судьба.

На столике у кровати его последняя книга. Он видит — страницы разрезаны. Даже карандаш вложен. Чтобы было похоже, будто она только что читала. На столе под бумагами он углядел и обе свои старые брошюры. Там же наверняка и журналы, где напечатаны его статьи и выступления в дискуссиях. Хочет внушить, что она читает научные статьи, что начала интересоваться химией и социологией. Она, которая читала только беллетристику, интересовалась только новейшими сборниками стихов и в газетах прежде всего отыскивала фельетон… Просто зло берет от этого притворства.

Но тут же он спохватывается и берет себя в руки. Прежде всего потому, что привык держать себя в крепкой узде.

И стоит ли в конце концов волноваться, если ей хочется немножко похвастать своим известным мужем? Другие женщины своими мужьями козыряют в гостях, в обществе. На танцевальных вечерах и собраниях. Выводят их показать новые выходные костюмы, умение танцевать и дар речи. А где жене Екаба Берга появиться со своим калекой на колесах? Сиделка при больном. Двадцать лет прикована к этому креслу, еще крепче, чем он сам. Что же удивительного, что она постепенно привыкла козырять своей ролью страдалицы. Что любит поболтать со знакомыми о своем муже, который связан с мировыми светилами. Который переписывается с Хвольсоном, Мечниковым, Тимирязевым, Плехановым, Бергсоном, Пуанкаре и Вальденом… Всем им необходимо похвастать своим мужем. Незамужние стараются перещеголять одна другую туалетами и числом кавалеров. Замужние хвалятся своими мужьями. Муж у них вместо шелкового платья и белых туфель.

Лицо его перекашивается от иронической усмешки. Такое бывает редко, только наедине. Он живет двумя жизнями. Одна с людьми, другая — в своем мире, в своей лаборатории и наедине.

А все же прохладно становится. Он тихо зовет:

— Льена, пожалуйста, зайдите сюда!

В соседней комнате откликаются. И тут же оттуда входит шустрая, здоровая сельская девушка, чисто одетая, в белом фартучке. В руках у нее полотенце. Верно, только что орудовала им. Стоя в дверях, она ждет, что он скажет.

Екаб Берг с минуту смотрит на нее.

— Как вы, Льена, сегодня принарядились. Совсем как на праздник.

По своему обыкновению, она пожимает плечами.

— Ай, да что вы!.. Это же у вас праздник. Гости из столицы… Надо же немного приодеться.

— А я бы все-таки советовал вам этот белый передник снять. А то уж очень вы смахиваете на горничную у какого-нибудь барона. А мы люди простые… Ну, ну, нечего сразу насупливаться. От этого морщины бывают. А вы для этого еще молоды.

— Простые люди… тоже скажете. А профессор из Петербурга? А молодой Берг? Они же ко всяким столичным тонкостям привыкли.

— Прежде всего, дорогая Льена, Арайс еще никакой не профессор, а простой ассистент. Ну, эту разницу, вы, надо думать, не различаете. А что касается моего сына… Словом, для нас они не бог весть какие господа. Не для нашего, а для своего собственного удовольствия приезжают… Где моя жена?