Удольфские тайны - [9]

Его друг синьор Кавиньи – господин лет тридцати – выглядел не столь величественно, но не уступал в благородстве внешности и даже превосходил в утонченности манер.

Приветствие мадам Шерон, обращенное к отцу, неприятно поразило Эмили.

– Дорогой брат! – воскликнула она. – Ты выглядишь совсем больным! Умоляю, обратись к докторам!

С грустной улыбкой Сен-Обер ответил, что чувствует себя ничуть не хуже обычного, однако испуганной Эмили показалось, что отец действительно нездоров.

Если бы не эта тревога, она непременно заинтересовалась бы новыми людьми и их разговорами во время пышного застолья. Синьор Монтони, только недавно приехавший из Италии, рассказывал о захлестнувших страну беспорядках, с жаром рассуждал о партийных противоречиях и жаловался на возможные последствия событий. С равной горячностью его друг говорил о политике своей страны, хвалил правительство и процветание Венеции, а также хвастался несомненным превосходством города над остальными итальянскими государствами. Затем, повернувшись к дамам, он переключился на парижскую моду, французскую оперу и французские манеры, причем в последней теме постарался особенно польстить местным вкусам. Тонкая лесть прошла не замеченной слушателями, однако ее благоприятное воздействие не ускользнуло от внимания рассказчика. Когда удавалось отвлечься от настойчивых ухаживаний других дам, синьор Кавиньи обращался к Эмили, но она ничего не знала ни о парижской опере, ни о парижских фасонах, а ее скромность, простота и естественность манер резко контрастировали с поведением остальных приглашенных особ.

После обеда Сен-Обер вышел на улицу, чтобы навестить тот самый старинный каштан, который Кеснель собрался спилить. Стоя под деревом, он смотрел на все еще роскошные, полные жизни ветви, сквозь которые просвечивало голубое небо, а в памяти всплывали события детства и мелькали лица давно ушедших друзей. В эту минуту он особенно остро ощущал свое одиночество, ведь у него осталась только Эмили.

Он рано велел подать экипаж, и на обратном пути Эмили заметила особую подавленность и молчаливость отца, однако решила, что причина кроется в посещении места, где прошло его детство, не подозревая о существовании другой причины, которую он тщательно скрывал.

Вернувшись в замок, Эмили расстроилась еще больше: она привыкла, что матушка всегда встречала ее теплыми объятиями и ласковыми словами. А теперь родной дом казался пустым и холодным!

И все же время совершает то, что не подвластно усилиям рассудка и сердца: одна неделя сменяла другую, унося с собой остроту утраты, до тех пор, пока боль не превратилась в ту нежность, которую чувствительная душа хранит как священную. Сен-Обер, напротив, заметно ослаб, хотя неотлучно находившаяся рядом Эмили заметила это едва ли не последней. После тяжелой лихорадки здоровье его так полностью и не восстановилось, а смерть жены нанесла сокрушительный удар. Доктор посоветовал ему совершить путешествие: считалось, что горе разрушительно подействовало на ослабленные болезнью нервы, а перемена мест, возможно, развеет ум и восстановит здоровье.

В течение нескольких дней Эмили занималась подготовкой к поездке, а сам Сен-Обер пытался максимально сократить на это время домашние расходы, в конце концов решив уволить слуг.

Эмили редко возражала против желаний и намерений отца, иначе непременно спросила бы, почему он не берет с собой лакея, присутствие которого необходимо, учитывая слабое здоровье Сен-Обера, но, узнав накануне отъезда, что Жак, Фрэнсис и Мари уволены, а осталась только старая экономка Тереза, удивилась и осмелилась спросить, что заставило его так поступить.

– Нужно экономить, дорогая, – ответил отец. – Нам предстоит дорогое путешествие.

Доктор прописал воздух Лангедока и Прованса, поэтому Сен-Обер решил неспешно отправиться по берегу Средиземного моря в сторону Прованса.

Вечером накануне отъезда отец и дочь рано разошлись по своим комнатам, однако Эмили еще предстояло собрать книги и кое-какие мелочи. Когда часы пробили полночь, она вспомнила, что оставила в гостиной необходимые рисовальные принадлежности, и отправилась за ними. Проходя мимо спальни отца, она заметила, что дверь приоткрыта, и, тихонько постучав, вошла, чтобы убедиться, там ли он. В комнате было темно, однако сквозь стекло в верхней части двери, что вела в маленькую смежную комнату, пробивался свет. Эмили удивилась, что отец до сих пор не спит, и предположила, что ему нездоровится. Но, испугавшись, что ее внезапное появление в столь поздний час его встревожит, оставила свечу в коридоре и только потом подошла к двери.

Осторожно посмотрев сквозь стекло, она увидела отца сидящим за маленьким столом над разложенными бумагами, которые он читал с глубоким интересом и вниманием, время от времени всхлипывая и даже громко рыдая.

Эмили застыла, поддавшись любопытству и тревоге. Она не могла наблюдать за его горем, не попытавшись понять причину, а потому продолжала молча смотреть, решив, что на столе лежат письма матушки.

Через некоторое время Сен-Обер опустился на колени и со странным, диким и даже полным ужаса взглядом принялся молиться.