Удивительный мир Кэлпурнии Тейт - [73]

— Я влипну в неприятности.

— Вовсе нет. Притворись, что ничего не слышала. Просто скажи, что всю ночь спала как убитая.

Я прикинула, насколько убедительно это звучит.

— Они на мне живого места не оставят.

— Кэлли, прошу тебя! Ты поклялась на Библии.

— Про фотографию. Это совсем другое дело.

— Пожалуйста, Кэлли! Можешь оставить себе мой ундервуд.

Я вздохнула. Как бы мне потом не пожалеть.

— Ладно. До завтрака никому ни слова.

— Обещаешь?

— Обещаю, Агги.

— Знаешь, ты мне даже нравишься.

— А пишущую машинку можешь забирать. Я и так никому не скажу.

— Она все равно слишком тяжелая. Куплю другую. Теперь она твоя. Прощай!

— Прощай, Агги! Удачи тебе!

Какое сухое прощание! Агги уходит, а мне хочется, чтобы она осталась или хотя бы подала надежду на новую встречу.

— Ты будешь писать? — шепчу я.

Она не ответила. Просто закрыла за собой дверь. Легкий щелчок — и ее нет. Как легко она освободилась от нас, от нашего дома, от семьи, от меня.

Думаете, я всю ночь лежу без сна, уставившись в потолок? Тру глаза и трясусь от страха, вспоминая ее чудовищный поступок? В ужасе представляю себе последствия? Вы правы. А может, вы думаете, что утром обошлось без скандала? Размечтались!

С беспечным видом вошла я в столовую, хотя меня и подташнивало. Мама попивала кофе из своей любимой веджвудской фарфоровой чашки. Она подняла глаза и спросила:

— А где Агги? Она хорошо себя чувствует?

— Понятия не имею, — я боялась, что мой голос сорвется. — Ее нет в спальне.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась мама.

— Это лежало на комоде.

Я отдала письмо, села на свое место и притворилась, что всегдашний аппетит мне не изменил. Нелегкое дело. Трясущимися руками я тыкала ложкой в яйцо.

Кофе выплеснулся из маминой чашки, и по белоснежной скатерти расплылось коричневое пятно.

— Альфред! Она сбежала!

Какой поднялся тарарам! Папа, Гарри и Альберто оседлали лошадей и пустились в погоню. Один поскакал в Сан-Маркос, другой в Локхарт, третий в Лулинг. Шерифам соседних округов были разосланы телеграммы. Мне грозили самыми страшными карами за то, что я проглядела побег, но я твердо стояла на своем: проснулась, а ее нет в комнате.

В доме надолго поселились страх и ярость. Одно хорошо (кроме ундервуда, конечно) — кровать опять моя. Хотя я отвыкла спать на мягком и пару дней даже скучала по своему комковатому матрасу. Но это быстро прошло.

Дядя Гас и тетя Софрония страшно рассердились и обвинили во всем моих родителей, хотя Агги, вымаливая прощение, написала, что они ничего не знали. Позже обнаружилось, что Агги и Лафайет отправились в Остин, обвенчались и на поезде добрались до Бомонта. Там они сняли маленький домик, а на заботливо прикопленные Агги деньги Лафайет начал нефтяной бизнес. Потом до нас дошли слухи, что они ждут первенца и счастье их безбрежно, как море.

Кстати, о море. Агги так мне и не написала, но несколько месяцев спустя нам доставили деревянный ящик, на котором стояло мое имя. Письма не было, но в ящике обнаружилась замечательная коллекция причудливых морских раковин. Все экземпляры были тщательно упакованы и переложены древесными стружками. Мы с дедушкой провели немало счастливых часов, разбирая коллекцию и составляя каталог. Одни как крылья ангела, другие похожи на полосатые веера, третьи — на кошачьи лапки. А закрученные раковины морских улиток! Там нашелся даже засушенный экземпляр Diodon. Моя собственная рыба-еж! Я обвязала ее длинной голубой ленточкой и подвесила к потолку. Теперь она плывет по воздуху, слегка раскачиваясь от сквозняка. Как же я люблю мою рыбу-ежа! А еще я люблю самую огромную раковину с торчащими острыми шипами. И не только за то, что она почти в фут длиной. Когда подносишь ее к уху, слышен далекий шум моря.

Я так и не попала к морю, зато море пришло ко мне.

И напоследок. Я выпустила на волю моего тритона — хотя он вовсе не мой, я просто брала его на время у Матери-Природы. Я научилась от него всему, чему могла. Тритон заслужил право вернуться в родную дренажную канаву и прожить остаток своей жизни в мире и покое.

А старая знакомая, змея? Она приходит и уходит. Нам нет дела друг до друга. Дедушка напоминает, что однажды она станет слишком большой и не сможет протиснуться в щель в углу, и тогда наши отношения изменятся. Ну, там видно будет.