Удивительный год - [42]

Вот я думаю, когда нас давно не будет на свете, историки подивятся, как это стать могло, чтоб в огромной казённой столице — против Зимнего дворца Петропавловская крепость, вбок подале для политических Дом предварительного заключения, ещё подале Шлиссель-бургская крепость, — в этой столице, каменной, полной жандармских и гвардейских мундиров, такое большое и новое рабочее движение поднялось.

— А всё оттого вот ты говоришь, Анатолий ведь это законы развития, это то, что русский рабочий класс созрел.

— Удивятся историки, будут исследовать нашу петербургскую эпоху. За два с половиной года поднялось марксистское рабочее движение Ужасно как хочется жить! Со вчерашнего дня волна жизни накатила на меня, подняла, понесла и понесёт, не кинет на дно Хочу громадного счастья, громадной работы!

— Будет громадная работа, будет громадное счастье! — заговорил Владимир Ильич тоже нетерпеливо, и тоже слова его вырывались из сердца. — Осталось нам ссылки пять с немногим месяцев. Виден конец. Надо дотянуть. Разумно и расчётливо дожить эти пять с немногим месяцев, чтобы не прибавили срока, но прибавка не предвидится, кажется. А там Милый Анатолий, надо тебе выздороветь, напрячь все усилия Слушай, попробуй пить парное молоко. Как можно больше, от молока толстеют, тебе надо потолстеть, вернёмся в Россию, там тебя прочно поднимут на ноги, и тогда Анатолий, я откровенен. С тобой не надо держаться настороже, ты не болтун; помню, мы были в Питере квалифицированными конспираторами, ты был Мининым, так вот, милый Минин, какая работа ждёт нас, хочешь знать?

— Хочу.

— Партию объявили без нас. Мы были в тюрьме.

— Мы подготовили партию.

— Но мы были в тюрьмах и ссылках, когда в Минске был первый съезд. Партия не успела встать на ноги, как её стали губить, налетел ураган: аресты, аресты. С другой стороны разные немецкие бернштёйны и русские кусковы. Что делать нам? Бороться за возобновление партии, истинной, пролетарской. Вот что делать нам прежде всего. Мы объявили это вчера в нашем протесте. Анатолий, как нам дальше бороться?

— Ну, говори скорей!

— Как нам бороться? Я думаю целые дни напролёт, думаю, думаю, обсуждаю со всех концов и сторон, и, Анатолий, я уверен: путь один. Единственный. Создать газету! Как только мы вернёмся из ссылки, тотчас надо создавать газету. Нелегальную, конечно! Мы будем выпускать её за границей. А здесь, в России, в каждом промышленном центре, в Орехове, Иванове, Ярославле, Баку, Киеве, Нижнем, не говоря уж о Питере и Москве, у нас будут агенты по распространению нашей газеты, наши тайные корреспонденты, с которыми у нас будет неразрывная связь. Мы будем через нашу газету раскрывать рабочим всё, что происходит в России, агитировать и звать всех рабочих, крестьян и передовую интеллигенцию к революционным боям. Мы создадим новую революционную, пролетарскую партию с помощью нашей газеты. Слушай, Анатолий Многие, слишком многие погублены проклятым режимом. Декабристы, народовольцы, десятки тысяч лучших рабочих. И у нас были и будут жертвы, но мы победим.

С белых подушек на него глядело лицо. Прекрасное, похожее на барельеф из белого мрамора, если бы не глаза василькового цвета, исполненные восторга и жизни. В душе Ванеева вновь толпились надежды. Он веровал. Жил. Снова этот человек, его удивительный товарищ, открывал ему путь. Дерзостно смелый, реальный и практический. «Мы ещё в ссылке. Но мы уже знаем, что будет дальше. Газета. Партия. Революция. Новое общество. Мы будем строить наше новое общество добрым, благородным, разумным! Если оно не будет разумным и добрым, если подлость и чванство останутся в нём — кто виноват? Вы, будущие жители нового общества, знайте, мы хотим вам добра! Вы, кто будете жить в этом обществе, помните, помните, оно отвоёвано нашей работой и кровью. Будьте смелыми, будьте добрыми, люди, для кого мы готовим революцию! Будущие жители социалистического общества, я люблю вас!»

Так думал Ванеев, мечтатель! Теперь он не мог и не хотел быть просто учителем или литератором. Он мог быть революционером, революционером прежде всего!

— Необходимо подумать о том, какое название дать нашей газете, — сказал Владимир Ильич. — Сугубо важно, чтобы уже в названии заключалась идея. Знаешь, Анатолий, я так много думаю о ней, нашей газете, так много и, чем ближе к концу ссылки, волнуюсь и нервничаю, надо взять себя в руки, ведь весь труд впереди. Я предлагаю назвать «Искра», как ты смотришь?

Он ближе придвинулся к Ванееву, острый огонёк блеснул в его взгляде. Владимир Ильич давно обдумал это название. Хорошее название, ёмкое, с политическим и вместе прелестным поэтическим смыслом, Владимир Ильич был доволен.

Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье

— Мы с Надей поклонники Пушкина, — говорил Владимир Ильич. — Нет, не то слово. Трудно представить, как жить без Пушкина. Нельзя жить без Пушкина, и Бетховена, хотя иногда приходится надевать на себя узду и отодвигать в сторону и Бетховена и Пушкина. Здесь, в Сибири, даже в нашем захолустном Шушенском витает дух декабристов.

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут — и свобода

Я с юности себе представлял: Чита, ураганные ветры, мороз, леденящий дыхание. Частоколы лагеря, декабристы в оковах. И ослепительное послание Пушкина. И ответ.