— Уф! Спасибо, настоящий летний чай с клубничным вареньем, роскошная жизнь! — сказал Марк Тимофеевич. — Позвольте встать из-за стола, Мария Александровна?
Он встал, большой, бородатый, и пошёл на террасу покурить.
— Вечер, — сказала Анна Ильинична. — Лампу пора зажигать. Поиграй нам, мамочка. Митя, унеси самовар. Маняша!
Общими силами быстро убрали со стола. В комнате должно быть чисто и прибрано, ни морщинки на скатерти, ни забытой чашки, ни брошенной книги, ни в чём нигде беспорядка. Тогда мама сядет к пианино. Не надо зажигать лампу. Не надо свечей. Она играет по памяти. Сидит за пианино, сухонькая, прямая, красивая, и играет по памяти Грига.
«Солнышко наше», — думает Анна Ильинична о матери. На душе у неё чисто, вольно, душа полна силы и нежности, и это всё — музыка, с детства мамина музыка.
Дверь на террасу открыта. Анна Ильинична стоит у двери. Она не видит, но знает: Маняша, закинув руки за голову, неподвижно полулежит в качалке, наслаждается музыкой и текущим из сада ароматом цветов. Опершись на крышку пианино, в задумчивости стоит возле матери Митя. Мужа своего, Марка Тимофеевича, Анна Ильинична видит. Он присел на перила террасы и курит. «Крестьянский сын», — шутя зовёт мужа Анна Ильинична. Верно, крестьянский сын и университетский Сашин товарищ. Он легко и естественно вошёл в их семью и стал для всех необходимым и дорогим человеком! Мамин советчик. Мой деловитый, разумный, добрый Марк. Наш чемпион по шахматам! Не шутите. Володя уж какой шахматист заядлый и то пишет, что теперь страшно, пожалуй, с Марком сражаться, когда он самого Ласкера победил. И знаменитого Чигорина Марк обыграл, об этом даже в «Русских ведомостях» писали.
«Ах, расхвасталась мужем!» — засмеялась про себя Анна Ильинична.
Тут она увидела: светлячок папиросы угас, Марк встал с перил, бесшумно шагнул к лестнице и, пригнувшись, всматривался в глубину тёмного, почти уже ночного сада, откуда наплывали пряные и густые запахи флоксов.
— Марк, что ты там наблюдаешь? — тихонько подойдя, спросила она шёпотом.
— Смотри. Вон, за калиткой. Видишь?
— Не вижу.
— Смотри внимательно. Видишь?
— Ничего абсолютно. А! Вот, кажется, вижу. Нет, ничего А! Вижу, да.
Глаза пригляделись к темноте и различили шатры лип в саду, узенькую дорожку от террасы между кустами, клумбу с флоксами, калитку, за калиткой силуэт человека. Он прислонился к забору, наполовину укрытый разросшимся возле калитки шиповником.
— Этот тип давно тут торчит, — проворчал Марк Тимофеевич.
— Пусть торчит. Разве ты не привык к наблюдателям?
— Привык, да, ах, чешутся руки отвадить! Погоди меня здесь, Анюта.
Он живо спустился с террасы и неслышно прокрался к калитке. Анна Ильинична осталась. Но что-то толкнуло её, и она тоже торопливо сошла в сад.
«Ты у нас горячка, Марк, а руки у тебя увесистые, как у Васьки Буслаева», — думала Анна Ильинична, следуя за мужем.
Он вырос у калитки как из-под земли, рывком отворил, рявкнул:
— Вам что тут угодно?
Кто-то метнулся в сторону. Анна Ильинична поймала взгляд, сверкнувший дико и злобно, увидела перекошенное страхом лицо, и человек бросился прочь.
— Не убегай! Не уходи! Стой, стой, стой — отчаянно закричала Анна Ильинична и побежала за ним, спотыкаясь, едва не падая в темноте. — Стой, пожалуйста, Прошка!
Он остановился. Анна Ильинична подбежала, придерживая путающуюся в ногах длинную юбку. Подошёл Марк Тимофеевич.
— Кто? Говори! Кто ты? Ну?
— Не надо, Марк, милый. Я его знаю. Прошка, ведь я здесь живу. Ты знал? Ты ко мне приходил?
— Нет.
Что с ним стало? Худ, как скелет. Скрытный, недоверчивый взгляд. Злая усмешка на губах. Его подменили. Полно, Прошка ли это?
— Ты меня узнаёшь?
— Как же! Писательница А. Ульянова, хэ!
«Никто не ответил бы, что писательница, только он.
Как жалко у него получилось его защитное „хэ“! Верить ему? Откуда ты знаешь, что ему можно верить?» — колебалась Анна Ильинична.
Он стоял и глядел исподлобья. Одичалый какой-то, затравленный. Ведь почти мальчишка ещё! Он несчастен, это видно. Ему надо помочь. Анна Ильинична перестала колебаться. Взяла за локоть и повелительным тоном:
— Идём.
Боже, какой худой локоть! Можно уколоться об его локоть. Что с ним сталось? Зачем он здесь? Что ему надо?
— Как ты хочешь, ни за что не отпущу тебя, Прошка, пока не поговорим. Тогда на вокзале нескладно получилось.
Он промолчал. Но шёл рядом с ней по дорожке сада. Навстречу им лилась нежная, немного грустная музыка. Прошке казалось, страшно грустная, такая грустная, что заломило сердце. Зажёгся свет в комнате. Выхватил из темноты грядку с настурциями перед террасой. А сад стал ещё чернее и тише.
Марк Тимофеевич, ничего не понимая, шёл сзади.
Музыка оборвалась, когда они появились. Мария Александровна встала навстречу приведённому дочерью юноше. Его худоба и угрюмый взгляд удивили её, но она ни о чём не спросила, доверяясь Анюте.
— Здравствуйте.
Он не ответил. Во все глаза глядел на неё. На её чёрное платье и белые волосы.
— Садитесь, пожалуйста, — приветливо сказала Мария Александровна.
Странный, нелепый парень! Но что-то в нём вызывало у неё приязнь и участие.
— Мамочка, сейчас ты узнаешь кое-что интересное о нашем госте, — сказала Анна Ильинична. — Сейчас, друзья, я вам представлю его, моего старого петербургского знакомого.
