Удивительные приключения рыбы-лоцмана: 150 000 слов о литературе - [20]

– В нашей стране «альтернативная история» – вещь очень болезненная. Мы всё время пытаемся вообразить, как бы славно мы жили, если бы нас не завоевали монголы, если бы не было Петра Первого или большевиков. Мы недовольны собственной историей и постоянно пытаемся ее как-то улучшить. А как с этим обстоят дела в Англии?

– Думаю, удачная судьба островной нации, на протяжении последней тысячи лет счастливо избегавшей чужеземных вторжений и тирании, практически избавила нас от тяги к такого рода альтернативной истории. С другой стороны, тот факт, что начиная с индустриальной революции и вплоть до тридцатых годов XX века мы, по сути дела, были впереди всей планеты, оставил нам в наследство остаточное чувство неискоренимой и тяжкой вины. Рабство, Империя, распространение западной культуры и нашего языка – всё это поставило нас в положение комически-смущенной персоны, которую – кто с восторгом, а кто и с презрением – наперебой передразнивают представители других наций. Та смесь скромности (или, во всяком случае, решительного неприятия чванства и эгоцентризма), пренебрежения к себе и эмоциональной сдержанности, которыми так славятся англичане, может рассматриваться как проявление этого самого чувства вины.

– А в вашей истории вас всё устраивает?

– Ну, честно говоря, сомнительно, чтобы кому-то в Англии пришло в голову переписывать историю таким образом, чтобы мы проиграли, скажем, битву при Ватерлоо или какую-нибудь из мировых войн. Да и, если уж совсем начистоту, мы бы вряд ли хотели, чтобы Англия стала чем-то вроде сегодняшней Норвегии – скромной страной без ярко выраженной собственной культурной идентичности.

– И всё же, почему вы выбрали жанр альтернативной истории? Трудно поверить, что вашей единственной целью было продемонстрировать, насколько мала роль личности в истории…

– Мне всегда хотелось понять, не является ли эта тотальная демонизация одного человека специальной уловкой, позволяющей всем нам чувствовать себя комфортно в уютном коконе, сотканном из собственной моральной правоты. Есть и еще одна причина – более личного характера. В год, когда я родился, – в 1957-м, моему отцу предложили работу в Принстонском университете. Он отказался – в том числе потому, что понял: ему не хотелось, чтобы его дети росли американцами. С тех пор я частенько беспокоился (отчасти из-за той самой избыточной «английскости», которую и вы, и я сам, и многие другие во мне подмечают), на что бы я был похож, если бы вырос американцем. Так что в моем романе переплелись два мотива: желание вновь осмыслить один из важнейших вопросов европейской истории XX века – как и почему мог произойти Холокост, и более частная проблема собственного самоопределения.

– Во всех ваших книгах обязательно присутствует пара героев – юноша и его старший друг-наставник. Адриан и Трефусис в «Лжеце», Дэви и Тед Уоллис в «Гиппопотаме», Лео и Пип в «Как творить историю»… Это просто совпадение, или вас как-то особо занимает тема взаимоотношений между людьми разных поколений?

– Не буду пытаться делать вид, что поднаторел в психоанализе, и объяснять причины этого факта, но спору нет – меня действительно завораживают отношения «ученик – учитель». Подобный элемент присутствует во всем, что я делаю. Дживс и Вустер, Оскар Уайлд и Бози – не исключение. Что это значит? Может, это как-то связано с моим нереализованным учительским призванием?.. Возможно. Кстати, в юности я был просто-таки помешан на архетипе такого рода отношений – на Сократе, Алкивиаде и платоновском «Пире».

– И какого же развития этой темы мы можем ожидать в ближайшем будущем?

– Прямо сейчас я пишу книгу о поэзии, которая должна выйти в конце осени. Нечто вроде учебника по английскому стихосложению для поэтов-любителей. Существует столько книг, знакомящих с начатками музыки, живописи, садоводства, кулинарии – да практически чего угодно, но большинство людей вопиюще мало знают о размерах, формах и стилях в поэзии. Когда с этим будет покончено, я планирую засесть за роман, действие которого разворачивается прямо перед Первой мировой. Блестящий адвокат внезапно оказывается опекуном сына своей покойной сестры… О, черт, вы правы – еще одна «учительско-учениковая» интрига!

– Сегодня в России огромный спрос на переводную и в первую очередь английскую и американскую литературу. Как по-вашему, что интересного на самом деле происходит в англоязычной прозе? Что вы думаете о таких бестселлерах, как «Гарри Поттер», «Код да Винчи» и тому подобном чтиве?

– Лично я считаю, что роман Дэна Брауна абсурден, нелеп, неубедителен и, что хуже всего, ужасающе плохо написан, а шумиха вокруг него непомерно раздута. Но он, безусловно, относится к разряду культурных феноменов. Что до «Гарри Поттера», то к нему я питаю несколько более теплые чувства – отчасти потому, что именно мой голос звучит на аудио-версиях этих романов, а кроме того, я подружился с автором – Джоан Роулинг. «Гарри Поттер» ценен тем, что спровоцировал подлинный ренессанс в детской литературе, причем некоторая ее часть оказалась пригодной и для взрослого чтения – например, трилогия «Темные начала» Пулмана (не знаю, пользовалась ли она успехом в России) или «Загадочное ночное убийство собаки» Марка Хэддона. А вот в том, что касается классического английского романа, особого прогресса по сравнению с поколением Джулиана Барнса, Йэна Макьюэна и Мартина Эмиса что-то не наблюдается. Я не рискну утверждать, будто роман как жанр умер, но меня гораздо больше привлекают биографии, книги по истории, науке, культуре и тому подобное. Хотя, может быть, это просто свойство пола и возраста?..