Удивительные приключения рыбы-лоцмана: 150 000 слов о литературе - [19]

– Как по-вашему, между теми, кто любит ваши книжки, и теми, кто любит ваши фильмы, есть какая-то разница? И вообще, актерская слава помогает вашему писательскому успеху или мешает?

– Видите ли, всегда попадаются те, кто ревниво оберегает территорию литературы и скептически относится к людям типа меня, которые смеют на нее посягать. Есть множество «серьезных» писателей, которые измучили себя сочинением критических обзоров или преподаванием с единственной целью – обеспечить себе время и средства для того, чтобы заняться, наконец, своим великим романом. Мне трудно винить этих людей в том, что их жутко раздражает, когда они видят в витринах мои книги и понимают: их поставили на видное место только из-за того, что я знаменитый актер. В бизнесе это бы расценивалось как «анти-траст» или нечестная сделка… Что же до меня, то я, вслед за ранними модернистами, убежден, что во вселенной не существует никаких четких определений. Назвав кого-то «Актером», «Писателем» или «Ученым», мы очень ограничиваем его возможности – особенно если речь идет о сфере искусства. Может быть, это еще годится для «Врачей», «Юристов» и «Бакалейщиков» (хотя лично я полагаю, что даже здесь это неуместно – и с моральной точки зрения, и, если угодно, с «теологической»). Но для тех из нас, кто выбрал, по выражению Оскара Уайлда, «динамичную жизнь», вся эта таксономия решительно не годится. Надеюсь, это звучит не слишком пафосно?

– Вы стали актером после учебы в Кембридже. Такой способ начинать актерскую карьеру – это что, английская традиция?

– Я поступил в Кембридж в полной уверенности, что здесь я и останусь и буду всю жизнь преподавать английскую литературу (я специализировался по Шекспиру), но меня увлек блеск клуба под названием «Рампа», в котором до меня начинали многие известные комики и актеры. Кембридж – место очень старомодное и консервативное, там не преподают ни актерского мастерства, ни каких-нибудь других специальных творческих дисциплин, но при всем том кое-кто из крупнейших британских актеров и режиссеров вышел именно оттуда. Три года среди друзей, таких же энтузиастов-«аматеров» (как в английском, так и во французском смысле этого слова), дают совершенно уникальный опыт, при котором интеллектуальный, академический и чисто практический, сценический аспекты театра диковинным образом перемешиваются. Тридцать тысяч кембриджских студентов представляют собой великолепную аудиторию, крайне заинтересованную в разного рода исполнительских и режиссерских экспериментах. У нас у всех были фазы Гротовского, Брука и Станиславского!

– А о том, что бросили филологию, не жалеете?

– Некоторая потаенная часть меня горько раскаивается в том, что я не продолжил свои штудии и не стал преподавателем. Думаю, добрая половина меня просто создана для того, чтобы учить. Но в то же время меня ничуть не меньше влечет к писательству и лицедейству. Иметь всё сразу невозможно – насколько я могу судить, исходя из истории и собственных наблюдений.

– Про вас постоянно говорят, что ваша проза лежит полностью в курсе английской литературной традиции: «Ивлин Во наших дней», «Вудхаус сегодня», «Ноэль Кауард, если бы он был жив» и всё в таком роде. А учитывая вашу репутацию идеального английского камердинера и идеальный английский акцент, вы оказываетесь не только самым английским из сегодняшних английских писателей, но и просто-таки воплощением «английскости» как таковой. Вас такое положение дел не смущает?

– Я в самом деле насквозь пропитан теми писателями, которых вы упомянули. Я глубоко привязан к их повествовательной манере, к обыгрыванию тех же самых особенностей поведения и социальных типов, которые они сделали символом своего творчества. И хотя как читатель я искренне восхищаюсь проектами писателей более интернационального толка – таких, как Джойс, Оруэлл и Грэм Грин, или не-английских авторов, писавших на английском, – Набокова, Апдайка, Беллоу, Конрада, как писатель я действительно глубоко укоренен в той традиции английской литературы, о которой вы говорите. Ничего уж тут не поделаешь. Конечно, для еврея, бывшего преступника (в молодости Стивен Фрай провел несколько месяцев в тюрьме за мошенничество с кредитными карточками. – Г.Ю.) и гомосексуалиста это несколько странно. Хотя, с другой стороны, может быть, именно эти обстоятельства моей биографии всё и объясняют.

– В «Как творить историю» вы с огромным чувством пишете об ужасах нацизма. В этом есть что-то личное?

– Я очень хорошо помню, как ребенком увидел большую семейную фотографию моих родственников со стороны матери – дядюшки, тетушки, кузины, кузены и так далее. И мама рассказывала мне, что их всех «убил Гитлер». Не зная подробностей, я представлял себе тогда, как усатый капрал собственноручно убивает их всех – одного за другим. Повзрослев, я задумался над тем, почему все эти убийства приписываются одному человеку. Думаю, именно тогда у меня и зародился замысел, позднее реализованный в романе «Как творить историю». Предположим, Гитлер никогда не появился на свет. Что же, выходит, тогда все мои родственники были бы живы? Неужели весь этот ужас стал результатом того, что один микроскопический сперматозоид оплодотворил определенную яйцеклетку? Неужели всё в истории настолько случайно?..