Удивительные приключения Маулины Шмитт. Мое разрушенное королевство - [18]

Глава 16 Сногсшибательная тайна

Сегодня просто идеальный день: и воскресенье, и солнышко светит. Мы сидим в садике и всё время на что-нибудь натыкаемся, за что-нибудь цепляемся: ногами за стол, руками за живую изгородь, вилками и ложками за тарелки. Потому что в Пластикбурге всё крошечное, как в кукольном доме. В садике умещаемся только мы вдвоём и стол со стульями, с точностью до миллиметра. Ну и между чашками и блюдцами остаётся ещё место для жужжащих шмелей. Я успокоилась, снова вернулась в себя. И голос опять на месте. А Тот Человек – ну его! Пусть печёт блинчики, кому хочет.

Оглядываюсь вокруг, потом смотрю на маму и говорю:

– Знаешь, а в Пластикбурге вовсе не так уж плохо. Главное – что мы с тобой вместе.

Мама улыбается мне, нижняя губа у неё подрагивает. Вообще-то с такими заявлениями надо поосторожней: они и самую сильную женщину могут выбить из колеи. А в последнее время мама очень ранимая и грустная – ничего удивительного, я понимаю, мне тоже очень грустно. Она не хочет этого показывать, изображает сильную женщину, ну и ладно, не буду её смущать. И я продолжаю:

– Я тут провела небольшое расследование, и знаешь, что мне удалось выяснить? – На пару секунд замолкаю, но паузу не затягиваю. – Я узнала, почему тут в Пластикбурге всё так устроено. Оказывается, это была квартира для больной женщины. Тут жила женщина, которая сидела в инвалидном кресле, и ей нужен был пандус вместо лестницы, чтобы заехать в дом, а внутри – длинные ручки, для окон и всего. И знаешь, теперь меня всё это больше не раздражает. Тут ведь всё со смыслом, а не для того, чтобы меня позлить или потому что у кого-то вкуса не хватило… Только я вот чего не понимаю, мам, – почему именно мы здесь поселились? Наверняка есть много людей, которым нужно именно такое жильё, а его заняли мы. Надеюсь, мы этот дом ни у кого не отняли.

– Ах, Паули… – говорит мама, вздыхает и отпивает глоток кофе. Она подтягивает коленки к груди и ставит кружку сверху. – Ты всё правильно поняла. Ты права, в такой квартире должен жить тот, кому нужны все эти приспособления. Но…

Мама делает паузу, глядит в небо, высоко в небо, потом снова опускает взгляд и смотрит на меня, в глазах у нее снова слёзы. Но она старательно натягивает на губы улыбку:

– Ох, у меня в горле вот такущий комок…

Долго смотрит в кружку, а когда наконец начинает говорить, голос у неё дрожит так, как дрожал бы мой, если бы я вчера осмелилась заговорить с Тем Человеком.

– Но… – говорит она, – мы ничьё место не занимаем. Мы переехали из Мауляндии, потому что мне стало очень трудно ходить по лестнице.

Я смеюсь.

– Да ты что, мам, ты же совсем ещё молодая!

– Я знаю.

– И спортивная!

– Да. Спортивная, – говорит она. И замолкает.

– Я не понимаю.

– Паулина, я болею. И вчера весь день провела в больнице. Я больна. Вот поэтому мы и переехали в Пластикбург.

– У тебя такая тяжёлая болезнь, что ты по лестнице теперь ходить не можешь?

Я не понимаю. Или не хочу понимать. Впиваюсь взглядом в мамино лицо.

– Такая тяжёлая, Паули, что скоро, наверное, мне придётся сидеть в инвалидном кресле. И пользоваться всем, что есть в Пластикбурге. Вот об этом я и хотела сегодня с тобой поговорить.

Глава 17 Раньше всех будильников в мире

Ухожу на кухню, закрываю за собой дверь, отгораживаюсь от мира.

Накрываю кухонный стол из Мауляндии пледом из Мауляндии, под стол кладу красный круглый коврик из Мауляндии, на него – все вещи из Мауляндии, какие могу найти, всё забираю с собой в эту эрзац-пещеру. Настольная лампа из Мауляндии светит точно так же, как в моём королевстве. Мауляндскими восковыми мелками на обратной стороне стола продолжаю рисовать карту Мауляндии, совершенно секретную.

Во всём совершенно точно виноват Тот Человек, это он всё поломал. Вот и маму наверняка тоже.

Я просыпаюсь очень рано, задолго до мамы и всех будильников в мире. Встаю, одеваюсь. Завтракаю одна. Стоя, очень тихо съедаю немного кукурузных хлопьев с молоком. И выхожу из дома в утро, которое на самом деле ещё ночь.

Я бегу. Вокруг темно, прохладно и тихо. Слышны только мои шаги и больше ничего. Минута проходит за минутой – и ничего, только тук-тук-тук моих кроссовок.

Потом просыпаются птицы. Не поодиночке, то тут, то там, а разом, всей стайкой, как будто это само дерево проснулось и начало петь. Некоторые чирикают тихо и неуверенно, другие – во всё горло. И так – дерево за деревом, пока утро не становится одной-единственной звонкой песней. Солнце встаёт, и я думаю о том, что птицы наверняка верят: это они разбудили его своим чириканьем. Свет появляется потому, что они поют во весь голос. Наверно, они считают, что это и есть их главная в жизни задача.

На школьном дворе – ни души. Бегу к спортплощадке, бросаю рюкзак, залезаю на футбольные ворота. Усаживаюсь, дышу, думаю. Хочется заорать – но я не ору. Я напряженно размышляю: а какая теперь у меня главная задача?

Вчера мама мне кое-что прочла и дала брошюрку, где написано про её болезнь.

Мы ходили гулять, потом лежали и плакали, потом не знали, что нам делать, и стали слушать аудиоспектакли, расстелив в гостиной пледы на полу, да так на них и заснули. Проснулись почти одновременно, я чуть-чуть раньше. Я лежала и смотрела на неё, как она возвращается из сна: вот сжала губы, вот открыла глаза. Мама улыбнулась мне и призналась, что давно уже знает о своей болезни. Первый раз она почувствовала, что что-то не так, два года назад, когда я уезжала на каникулы. Тогда она вдруг перестала ощущать ноги и несколько дней провела в больнице. Потом ей стало лучше. С тех пор такие приступы повторялись дважды, но она про это никому ничего не говорила, даже