Удивительное рядом, или Тот самый, иной мир. Том 2 - [43]

– Расскажи-ка мне лучше, дружище, для начала, что ты чувствуешь, а про обжорство я и так всё прекрасно знаю. Ведь было время, и я этим о-ёй, как увлекался, мог запросто и быка за два присеста склевать! Но теперь всё в далёком прошлом. Ты ведь мою натуру знаешь! Я собрал всю свою волю в единый и могучий кулак, поднатужился хорошенько и с помощью этого кулака покончил с тем форменным безобразием раз и навсегда! Сейчас я воздержан буквально до неприличия. А что ты говорил по поводу сквернословия и чего-то там ещё?

Но Юриник ничего не отвечал ему, ибо он, как впал минуту назад в оцепенение и глубокую задумчивость, так всё ещё и прибывал в этом спасительном для нас состоянии. Мы все с нетерпением ожидали, когда закончится действие зелья и наш друг, наконец, придёт в себя. Обещанные Томараной двадцать минут уже истекли и, возможно, теперешнее оцепенение Юриника и есть выход из этого состояния. По крайней мере, мы очень на это надеялись.

Вдруг Юриник очнулся от своей задумчивости и заговорил, обращаясь к терпеливо ожидавшему ответа Коршану:

– Ты хотел знать, что я чувствую? Понимаю. Изволь. Так вот, чувствую я, что наболтал тут лишнего в три короба, но не понимаю, кто меня за язык тянул. И при этом чувствую себя превосходно, как и подобает полному, законченному идиоту!

Ворон раздосадовано крякнул и философски произнёс:

– Итак, мне всё ясно, опоздал, значится. Ну что же это вы, нельзя так! Ну, надо было дозу больше давать! Э-эх, отвара пожалели. Ладно, полетел я, встретимся в обеденном зале, надеюсь, что вы наведаетесь туда, прежде чем отправиться на продолжение растениеведения?

– Да, скорее всего, наведаемся, – за всех ответил обрадованный Дормидорф.

Ворон улетел. Дорокорн спросил, обращаясь к Юринику:

– Юриник, а почему ты замолчал, прервавшись на полуслове на самом интересном месте, когда разговаривал с Коршаном, да ещё подпрыгнул и вскрикнул?

– А-то ты сам не догадываешься, – понуро отвечал Юриник, – меня злодей домовой за ногу пребольно тяпнул, зараза этакая, и, между прочим, даже не один раз. Он, как бешеная лисица, вгрызся в моё нежное тело! Это до чего уже дошло, на людей кидается! И я от нестерпимой боли случайно вскрикнул и… ну, это не важно, и начал быстро приходить в себя.

– Что-то в этом роде мы и предполагали, – сказал дед, – кстати, на счёт нашего верного помощника домового. Максимка, ты где? Успел ты договориться с геронитами?

В шкафу опять что-то зашебуршало и стукнуло. Домовой вылез весь взъерошенный, но уже из другой части шкафа, и ответил:

– Всё передал в лучшем виде, к одиннадцати часам они будут, как штык!

Затем домовик с сочувствием и некоторой долей жалости взглянул на Юриника и продолжил, тяжело и протяжно вздохнув:

– Не брать женщин они, к сожалению, никак не могут, у них, видите ли, равноправие, чтоб его! А те и сами сгорают от нетерпения кинуться нам на помощь, а заодно ещё хотя бы разок повидаться с нашим очаровательным Юродиком. Ах, простите, не заметил, уже снова с очаровательным Юриником!

Очаровательный Юриник весь прямо-таки расцвёл и засиял, словно начищенный канифолью самовар. Он задрал нос и победоносно окинул всех присутствующих гордым взглядом, будто желая сказать: «ну, что, все слышали, какое впечатление я произвёл, и ведь это всё истинная правда, я действительно такой, чего уж тут скрывать? Уж кто-кто, а местные женщины знают толк в настоящей мужской красоте!». Он сказал, повернувшись к замершему на месте Максимке:

– Юродика я тебе, так и быть, прощаю. Я сегодня слишком добр, но кусаться больше никогда не смей, а то, если не бешенство, то инфекцию какую-нибудь точно занесёшь! Иначе поймаю и зубы рашпилем поспиливаю! Уяснил, басота?

И тут же нежно добавил, подняв мохнатые брови и направив свой мечтательный взгляд в никуда:

– А-ах, женщины! Иногда прекрасней их ничего нет!

Дорокорн же на это недовольно проворчал:

– Вот именно, что только иногда! Надо ему отворотного зелья подлить в вечерний чай. Только побольше, чтобы эффект дольше сохранялся, а заодно и появится прекрасная возможность узнать, как это зелье действует в особенно тяжёлых случаях. Провести, так сказать, эксперимент на живце, проверить на опыте. Я даже готов самолично подлить.

– А можно я? – предложил свои услуги предупредительный домовой.

– Да что это такое, сколько можно всё это терпеть? – взорвался Юриник, с которого здесь же слетела, словно ненужная шелуха, вся его возвышенная мечтательность, уступив место праведному гневу. – Это невозможно вынести никакому нормальному человеку! Даже моему ангельскому, не побоюсь этого слова, терпению пришёл конец! Я никак не пойму, я вам что, подопытный кролик, что ли? Это же произвол и насилие! Ну, форменное безобразие!

– Конечно, нет, и вовсе ты никакой не подопытный кролик, – осторожно отвечал другу Дорокорн. – Ты просто влюбчивый, как кролик, и это как раз действительно, как ты правильно выразился, форменное безобразие, а мы пытаемся тебя образумить, чуешь разницу? Ощущаешь?

Все, и даже сам Юриник, рассмеялись, сравнение действительно оказалось удачным. Громче всех хихикал, естественно, домовой.

Таким образом обстановка разрядилась и мы принялись дружно решать, чем же нам заняться в оставшееся от перерыва время. А оставалось нам ещё около часа свободы, может, чуть меньше. Мнения разделились. Кто предлагал просто поваляться, ведь мы практически не спали сегодняшней ночью, и это уже начинало сказываться, кто пойти в обеденный зал, ведь с этой непредсказуемой Томараной теперь неизвестно, когда удастся перекусить, да и ворон нас, наверное, уже заждался. Когда заговорили о еде, я сразу вспомнил о куске халвы, завёрнутом в салфетку, который с утра лежал у меня в кармане плаща, заготовленный специально для домового по его просьбе. Недолго думая, я засунул руку в левый внутренний карман, чтобы достать этот злополучный кусок и угостить Максимку. Но что это? У меня в руке оказалась вовсе не халва, а небольшой и аккуратный мешочек, сшитый из плотной серо-зелёной ткани, затянутый сверху красиво сплетённой верёвочкой. Только когда я увидел его, то сообразил, что по ошибке залез в волшебный вредный карман, совершенно позабыв о его существовании.