Удивительное путешествие кролика Эдварда - [11]

Сколько же раз придётся ему прощаться с людьми, не имея даже возможности сказать им «прощай»? Тут свою песню затянул одинокий сверчок. Эдвард прислушался.

И что-то в глубине его души заныло, заболело. Жаль, что он не умеет плакать.

Глава пятнадцатая

А утром взошло солнце, и песню сверчка сменили птичьи трели. По тропинке под насыпью шла старуха и споткнулась прямо об Эдварда.

– Хм, – сказала она и ткнула в Эдварда своей длинной палкой. – Похоже, кролик.

Поставив корзинку на землю, она наклонилась и пристально посмотрела на Эдварда.

– Кролик. Только ненастоящий. – Она выпрямилась, снова хмыкнула, а потом почесала спину. – Что я всегда говорю? Я говорю, что всему найдётся применение. Всё пригодится.

Но Эдварду было всё равно, что она говорит. Резкая душевная боль, которую он испытал вчера ночью, уже притупилась, её сменили абсолютная пустота и отчаянье.

«Хочешь, подними меня, хочешь – оставь валяться здесь, – думал кролик. – Мне совершенно всё равно».

Но старуха его подняла.

Она сложила его пополам, сунула в свою корзинку, где пахло водорослями и рыбой, и пошла дальше, помахивая корзинкой и напевая:

– «Никто не видел и не ведал тех бед, что повидала я…»

Эдвард невольно прислушался.

«Я тоже видел разные беды, – подумал он. – Могу поклясться, я повидал их немало. И похоже, они никак не кончатся».

Эдвард был прав. Его беды на этом не кончились.

Старуха нашла ему применение: прибила его бархатные ушки гвоздями к деревянному шесту у себя в огороде. Раскинула ему руки, будто он летит, и накрепко прикрутила проволокой. На шесте, кроме Эдварда, было множество ржавых и колючих консервных банок. Они позвякивали, побрякивали и поблёскивали на утреннем солнце.

– Ну ты-то их распугаешь хорошенько, – сказала старуха.

«Кого надо распугивать?» – вяло удивился Эдвард.

Скоро обнаружилось, что речь шла о птицах.

О воронах. Они налетели целой стаей – каркали, вопили, носились над его головой, чуть ли не чиркая по ней когтями.

– Ну же, Клайд! – недовольно сказала женщина и захлопала в ладоши. – Изобрази что-нибудь посвирепее. Кыш!

Клайд? Эдвард почувствовал, как на него накатила усталость – такая сильная, что он готов был вздохнуть вслух. Неужели миру ещё не надоело давать ему всё новые и новые неправильные имена?

Старуха снова захлопала в ладоши.

– Кыш! Кыш! А ну-ка за работу, Клайд. Давай распугивай птиц.

И она направилась к своему маленькому домику в дальнем конце огорода.

Зато птицы не отставали. Они кружили над головой. Дёргали клювами нитки, распустившиеся на свитере. Особенно докучала ему одна ворона, она совсем не хотела оставить его в покое. Усевшись прямо на шест, она стала кричать Эдварду в левое ухо своё мрачное «кар-кар». И кричала долго-долго, без остановки. А солнце меж тем поднималось всё выше и сияло всё нестерпимее. Оно ослепило Эдварда, и на миг ему показалось, что большая ворона – это Пелегрина.

«Ну же, давай, – подумал он, – превращай меня в бородавочника, если хочешь. Мне всё равно. Мне всё уже давно всё равно».

«Кар-кар», – каркала ворона Пелегрина.

Наконец солнце зашло, и птицы улетели. А Эдвард всё висел, прибитый за бархатные уши, и смотрел в ночное небо. Он видел звёзды. Но впервые в жизни они не приносили ему покоя. Наоборот, ему казалось, что они издеваются, насмехаются над ним. Звёзды словно говорили: «Ты там, внизу, совсем один. А мы здесь, наверху, в созвездиях. Мы все вместе».

«Но меня очень сильно любили», – возразил Эдвард звёздам. «Ну и что из этого? – отвечали звёзды. – Какая разница, любили тебя или нет, если ты всё равно остался совсем один?»

Эдвард не нашёлся с ответом.

В конце концов небо посветлело, и звёзды исчезли одна за другой. Вернулись птицы, а потом в сад вернулась старуха.

С собой она привела мальчика.

Глава шестнадцатая

– Брайс, – сказала старуха, – а ну-ка отлипни от этого кролика. Я тебе плачу не за то, чтоб ты на него пялился.

– Хорошо, мэм. – Мальчик вытер нос тыльной стороной ладони и продолжал глядеть на Эдварда.

Глаза у него были карие, с золотыми искорками.

– Эй, привет, – шепнул он Эдварду.

Ворона уселась было на голову кролика, но мальчик замахал руками и закричал:

– А ну кыш!

И птица, расправив крылья, улетела прочь.

– Эй, Брайс, – окликнула старуха.

– Что, мэм? – ответил Брайс.

– Не пялься на кролика и делай свою работу. Больше повторять не буду, просто выгоню.

– Хорошо, мэм, – ответил Брайс и снова провёл ладонью под носом. – Я за тобой вернусь, – шепнул он Эдварду.

Кролик целый день провисел прибитым за уши. Он жарился на жгучем солнце и смотрел, как старуха с Брайсом пропалывают и рыхлят землю в огороде. Когда старуха отворачивалась, мальчик обязательно поднимал руку и приветственно махал кролику.

Птицы кружили над головой Эдварда и смеялись над ним.

«Интересно, а каково иметь крылья?» – размышлял Эдвард.

Если б у него были крылья, когда его выбросили за борт, он не оказался бы на дне океана. Он не погрузился бы в пучину вод, а полетел бы вверх, в синее-синее небо. А когда Лолли выкинула его на свалку, он бы вылетел из мусора, полетел за ней и вонзил свои острые когти прямо ей в макушку. И тогда в товарняке, когда сторож выкинул его из поезда, Эдвард не упал бы на землю. Вместо этого он бы взлетел вверх, уселся на крышу вагона и посмеялся над этим человеком. Он бы тоже прокричал ему: «Кар-кар-кар!»