Удар шаровой молнии - [47]

Некоторое время он стоял в оцепенении, смотрел, как мерцают хрустальные подвески на люстре, отливая всеми цветами радуги, как отбрасывают радужные блики на бархатные обои и книжный шкаф.

На стол, где лежало его последнее письмо, он поставил стул в стиле ампир.

* * *

Это случилось в самом конце лета девяносто девятого года. Родиона похоронили рядом с бабушкой. Отец приехал как раз к похоронам. Он поселился в комнате Роди, несмотря на то что ему предлагали другие комнаты. Он приехал не один, а со своей шестилетней дочкой Дуняшей. Девочка впервые оказалась в таком большом городе и впервые видела покойника, поэтому не отходила ни на шаг от отца и всех сторонилась.

В эти дни Аида не оставляла Патимат одну. Та всерьез поговаривала о самосожжении. Когда мачеха, устав от слез и бессонницы, переставала ощущать действительность, Аида трясла ее за плечи и умоляла: «Ты мне нужна! Ты мне необходима! Я тебе не позволю уйти, мама!» И Патимат, очнувшись, успокаивала ее: «Конечно, я тебя не брошу, дочка».

Они несколько раз ходили в мечеть. И там в специально отведенном для женщин месте стояли на коленях и молились по-арабски. Аида помогла ей вспомнить давно забытую молитву.

В сентябре зарядили дожди. Они часами просиживали с Марком в какой-нибудь забегаловке и пили много, как никогда. Он совсем забросил работу, передав жене бразды правления. Он теперь редко видел Ирину и детей. Каждую ночь проводил на квартире Виктора. Иногда с Софьей, а чаще в одиночестве.

С Майрингом Аиде всегда было уютно, а в эти безрадостные, скорбные дни сентября его присутствие стало для нее необходимым. «Ты совсем не похож на Родиона, – сказала она как-то, – но я хотела бы иметь такого брата». – «Ты его имеешь».

Теперь их любимым местом стал пивной бар на Первой линии Васильевского острова. Это было не очень удобно, потому что Марк, в связи с беспробудным пьянством, перестал пользоваться своим автомобилем. До разведения мостов они успевали перебраться через Неву, и он провожал Аиду на Фурштадтскую, а потом топал пешком на Сенную площадь.

Тихими вечерами в полумраке бара они рассказывали друг другу истории своей жизни, пытались привести все к какому-то общему знаменателю, и, конечно, ничего у них не получалось. А на трезвую голову издевались над своими нелепыми, полуфилософскими-полумистическими излияниями. Марку прожитые годы представлялись в виде набора зубочисток. Выковыривание мяса из чужих гнилых зубов, а дальше – забвение, помойка. Аида позволяла себе расслабиться и признавалась, что в ее молодое, красивое тело переселилась душа прабабушки.

Старая Аида немного не дотянула до ста лет, а она, кажется, уже дотянула.

В эти дни они на удивление много смеялись. Их смешила всякая глупость.

В основном, собственная. Марк тянул ее в Русский музей. «Я люблю Нестерова, Борисова-Мусатова, Врубеля, Кустодиева», – говорил он. Аида качала головой: «Мы пойдем в Эрмитаж. Я люблю Брейгеля, Кранаха, Рембрандта и малых голландцев». В конце концов они никуда не шли, а снова и снова заказывали пиво и водку В некоторые ее рассказы он верил с трудом.

– Ты бродяжничала с двенадцати лет, а как получала паспорт? Вернулась в свой город, в паспортный стол? И тут тебя сцапали?

– Все куда проще, Марик. У меня был фальшивый паспорт. Причем уже с четырнадцати лет, а настоящий, российский я сделала совсем недавно. Нет ничего невозможного, надо только очень захотеть. Так говорили в какой-то детской телевизионной передаче, и я поверила.

Как-то к ним подсела молоденькая девушка, светлоглазая блондинка с мягкими чертами лица, и заговорила с Аидой по-литовски. «Вам привет из Каунаса», – сказала она. «У меня нет там родственников», – возразила Аида.

«Зато есть друзья, которые помнят о вас». – «Как вы меня нашли?» – «Я узнала вас по фотографиям». И она протянула ей пачку фотоснимков: Аида с Донатасом, Аида с Борзым, Аида встает из-за стола, Аида ведет Донатаса к машине, Аида у парапета набережной с пистолетом в руке. Странно, ей казалось, что Гедиминас в «Амбассадоре» был в стельку пьян. Но кто-то по его команде фотографировал ее скрытой камерой. «Сколько вы хотите за эти снимки?» – спросила она девушку.

«Ну, что вы! – притворилась смущенной та. – Это подарок от Гедиминаса. Он хочет с вами встретиться». – «Где и когда?» – «На днях он приедет в Петербург и остановится в гостинице „Прибалтийская“. В какое время вам лучше позвонить?» – «Во втором часу ночи».

Девушка отказалась выпить с ними водки и исчезла так же внезапно, как и появилась. Наутро Аида сомневалась, была ли она вообще или приснилась, но Марк утверждал, что помнит литовскую девушку и что та передала ей какие-то фотографии. Снимки действительно лежали в сумочке.

– Пора нам трезветь, – здраво рассудил Майринг, когда они снова встретились в пивнушке на Васильевском. – Нечаев тебе не звонил?

– Может, и звонил, да только я дома почти не бываю. Отец скоро уедет, а мы с ним толком и не поговорили ни разу Да и о чем нам говорить?

– Значит, не звонил. Что-то уж больно деликатничает.

– Мне наперед известны все его разговоры. Папа прежде всего обвинит меня в смерти мамы. У нее было слабое сердце, ей иногда вызывали «неотложку», а я, несмотря на это, взяла и сбежала из дому. А почему у нее было слабое сердце?