Удар мечом - [2]

В прорезь прицела секретарь поймала рослого бандеровца, вскинувшего гранату. Автомат заплясал в руках, вспышки на мгновение ослепили. «Есть один», — мелькнула в бешеном напряжении мысль, когда бандит ткнулся головой в пригорок. Дружно стучали рядом автоматы ребят. Кто-то из бандитов истошно вопил: «Сдаюсь!»

Секретарь заметила, как по канаве, темной лентой врезающейся в овраг, ползет бандит в рваном полушубке. Видимо, отделился от своих — то ли получил какое-то задание, то ли струсил и теперь спасал шкуру. Бандит приподнялся на локтях, ощупывая взглядом те полсотни метров, что отделяли его от спасительного оврага, вскочил и побежал. «Стой!» — резко крикнула секретарь и подняла автомат. Бандит обернулся, и девушка узнала его — попович из Явора, исчезнувший несколько месяцев назад; родственники сказали, будто уехал учиться. И оттого, что узнала, промедлила мгновение — не так-то просто стрелять в знакомого человека. Попович нажал на гашетку первым, и автоматная очередь срезала ветку над ее головой. Секретарь прижалась к земле, а когда выстрелила — было поздно. Попович с разбегу сиганул в овраг, покатился по склону, слышно было, как далеко внизу затрещал кустарник.

Бой, как майская гроза, затихал последними раскатами. Еще щелкали одиночные выстрелы, а люди уже подтягивались к командирам, перекликались, выясняли, кто жив. На стареньком полушубке принесли Павла Маркушу. Голубые глаза стеклянно смотрели в небо, рука сжимала ворот сорочки.

Прямо с облавы, еще не сбросив напряжения боя, секретарь пришла в райком. Предстоял серьезный разговор, и надо было хоть немного отдохнуть, прийти в себя. Девушка снимала комнату на окраине местечка, добираться туда было далеко, особенно в темноте да по грязи, и она часто оставалась ночевать в райкоме — за легкой ширмой стояла кушетка. Это было удобно и на случай внезапных ночных тревог, срочных вызовов.

Пока она приводила себя в порядок, рассвет выбелил кабинет, разогнал полутени из углов: на часах восемь пятнадцать.

Здание райотдела МГБ находилось совсем рядом, в пяти шагах. И в восемь двадцать, как было условлено, девушка постучалась в кабинет начальника райотдела.

Майор поднялся ей навстречу.

— Намаялась?

— Есть немного, — честно призналась девушка и удивилась: вместе были на облаве, пробирались по одним лесным тропам, размочаленным осенней непогодой, а майор в чистой форме, выбрит, подтянут — вот это закалочка!

— Садись, секретарь, говорить будем, — майор указал на стул против себя. — Не передумала? Еще не поздно…

Девушка вспомнила: так и не положила комсомольский билет Юрка в сейф, не хотелось верить, что парня нет больше среди живых.

— Не передумала, — ответила она и выдержала прямой, изучающий взгляд майора.

Погибшие не уходят из нашей жизни. Разве не они помогают нам выбирать дорогу? И, угадывая эти мысли, майор сказал:

— Твоя дорога и до этого была нелегкой. Но теперь придется труднее. Понадобятся умная храбрость, расчетливое мужество, полнейший контроль над каждым словом и шагом. То, что мы тебе предлагаем, не каждому под силу. Но мы долго присматривались к тебе — справишься.

— Я не раз думала над вашими словами, товарищ майор. Скажите, в чем заключается задание, и я постараюсь его выполнить.

Майор добродушно засмеялся.

— Очень ты быстрая. Мы направим тебя на учебу — пройдешь специальную подготовку. Советую отнестись к ней со всей серьезностью. «Экзамены» ведь у тебя будут принимать враги. И если окажешься плохой ученицей — переэкзаменовки не будет.

Секретарь райкома кивнула: понимаю. Спросила:

— Значит, за парту?

— Иначе нельзя. Противник у тебя будет умный, хитрый, поднаторевший в подпольной борьбе. И тебе придется основательно его изучить, прежде чем встретиться лицом к лицу.

Это категоричное «тебе придется» как бы устанавливало, крепило новую основу их разговора: слова майора воспринимались уже не как пожелание — это был приказ.

— Ты по-прежнему снимаешь комнату вместе с Марией Григорьевной Шевчук, учительницей из нашей школы?

— Да, — подтвердила девушка, не понимая, куда клонит майор.

— Хорошо ее знаешь?

— Как себя.

— Откуда родом, кто родители, где училась, с кем дружила? — продолжал расспрашивать начальник райотдела.

— Мария часто рассказывала о себе.

…Несколько месяцев назад в райком комсомола зашла быстроглазая девушка. Синий плащик ее был в грязи, модные туфельки раскисли. «Не наша, — определила секретарь, — только с рейсового автобуса». Девушка сказала, что она учительница, недавно закончила педагогический и теперь получила назначение в местную школу.

— Где остановилась?

— А нигде пока. Чемодан в коридоре. Я к вам сразу и пришла, потому что вы — райком, а я — комсомолка.

Молоденькая учительница промерзла — было холодно, сыро, шел дождь. Секретарь райкома вздохнула: присылают вот таких, неприспособленных. В туфельках да по местной грязи. Она отослала ее на свою квартиру обсушиться и обогреться. Так у нее появилась хорошая подруга. Долгими вечерами девушки о многом переговорили, вспоминали прошлое, пытались заглянуть в будущее…

— Как себя знаю Марию, — повторила секретарь райкома.

— От и добре, — кивнул майор. — Днями она получит назначение в школу Харьковской области. Ты не должна с нею переписываться и вообще поддерживать какие-либо отношения. Так лучше. Ясно?