Удар [хроника одного происшествия] - [9]

Биргит Шёберль: Господин Платцек, премьер-министр, был здесь через несколько дней после того, как они нашли Маринуса. Он сказал, что ничего больше не может сделать. Он может только выразить нам свои соболезнования. Какой нам прок от его соболезнований? Люди, небось, думают, только потому, что господин Платцек был здесь, что нас кто-то поддерживает. Я могла бы отказаться от визитов. От них возникает столько суматохи, столько суматохи. А кроме того, это ещё пытаются представить как социальный случай. Пришла официальная бумага из жилищной конторы. Теперь у нас стало на одного человека меньше, а мы живём на большом количестве квадратных метров, пишут они, поэтому мы не имеем больше прав на эту квартиру, должны подыскивать себе другую.

Да, а мы не можем даже оплатить погребение, мы не можем оплатить надгробный камень. Неужели немец менее ценен и достоин, чем иностранец? Платцек возлагает венки иностранцам к памятникам жертвам трагических событий или ещё куда там. Почему у него не нашлось больше ничего для нашего мальчика или вообще для молодых немцев, которых убивают. Вот тут они ничего не делают.

Эксперт: Следователь встретился с Марселем Шёнфельдом в Ораниенбурге по месту отбывания наказания. Он высокого роста, вполне крепкий, физически развит соответственно своему возрасту. Его лицо бледное и озабоченное. Во время следствия он вновь и вновь спрашивал о грозящем ему сроке заключения. Причём он остаётся в эти моменты задумчивым и углублённым в себя. Это скорее застывшее, скорбное выражение лица потом вдруг резко меняется на лучистую мальчишескую улыбку. И тогда он производит впечатление восприимчивого, нуждающегося в поддержке, эмоционально мягкого юноши. Господин Марсель Шёнфельд сообщает, что знал Маринуса в течение трёх лет. В то время семья оного перебралась в Потцлов. Это бедные люди, в какой-то мере «агрессивно ко всем» настроенные. Они то здоровались, то вдруг опять не здоровались. Их не любили.

Марсель Шёнфельд: Мы, потцловцы, совсем другие, мы, потцловцы, мы весёлые.

Эксперт: Клика господина Шёнфельда много пила, это тоже не нравилось Маринусу. Он не хотел пить вместе с ними.

Марсель Шёнфельд: Маринус ходил в школу для чокнутых.

Эксперт: У Маринуса были дефекты речи и, кроме того, он шепелявил. Господин Шёнфельд никогда не критиковал его и не передразнивал. В конечном счёте, он и сам какое-то время посещал занятия в логопедической школе. У него не сложилось впечатление, чтобы кто-то другой в деревне дразнил бы его. Затем, в начале года, Шёберли перебрались в Герсвальде.

Марсель Шёнфельд: Они были отрезаны от всех.

Юрген Шёнфельд: И что же Вы полагаете, что за водоворот был здесь, в Потцлове в 60-ые. Вон там, по соседству, был ресторан, который сейчас закрыт. А вот здесь, напротив, был другой ресторан, а там внутри него было кино. Каждое воскресенье приезжал киномеханик, и показывали кино, входной билет за 25 пфеннигов, можно было пройти. Позади Зеехаузен и Варнитц, кино на открытом воздухе, не было надобности оплачивать. Мы дожидались, пока совсем стемнеет, тогда мы проскальзывали, ну и… Были майские танцы, был праздник урожая. Празднества проводились на площади, в зале были танцы. Дальше, в направлении церкви, был огромный белый дом, там раньше был продовольственный магазин, Хенке, он всё ещё живёт там, а магазина нет. Налево от него, позади ресторана, там был раньше водосливный насос, был ещё один продовольственный магазин. Кроме того, был ещё пекарь, затем ещё мясник, а ещё у сельскохозяйственного кооператива был ещё ресторанчик, Пауль Шлехт. Затем был парикмахер, он всегда был в белом костюме, так что я думал, что он врач, я никогда не дал там постричь волосы, был старый господин Вильде, а ещё там была сберкасса внутри. Сегодня — ничего этого нет. Из 700 членов СХК остались всего лишь два. Единственный ресторан тоже закрыли. Пару человечков, которые ещё остались здесь, они могут выдворить отсюда и сделать природоохранный заповедник.

Биргит Шёберль: У меня никаких особенных контактов в деревне не было, у меня нет. Потом я познакомилась с некоторыми людьми через компанию по трудоустройству. Да, там вот мы переехали. Мальчишки тут же начали срывать наш почтовый ящик. И окна разбивали, и вообще. Я одиночка, мне никто не нужен, у меня есть чем заняться. Если я была у себя на земельном участке, я чувствовала себя там дома. Если я была на полисаднике. Я здоровалась с людьми, по именам я их не знала. Я выходила только в кооператив, говорила там «добрый день» и считала, что исполнила всё необходимое. Потцловцы, они живут в своём собственном мире. Мы были привлечёнными к нему. Детям тоже понадобилось много времени, пока они признали Маринуса. Маттиас Мухов, он был с ним до конца. Это, это не было подражанием или подобием. Но, когда я вижу отца семейства Шёнфельд, который усаживается здесь и говорит: мы не убийцы. — А кто же вы тогда? Кто же вы? Вы, конечно же, убийцы. Ведь это же вы вырастили таких детей.

Ютта Шёнфельд: 1994 год, год, когда мы прибыли в Потцлов… Тяжело, я никак не могла здесь освоиться. Потому что до того мы жили в Пренцлау, а теперь вот оказаться в деревне. Я всё равно здесь ни к кому не ходила, даже в супермаркет, была практически здесь, во дворе (усадьбе). Вот так я и была с Марко и Марселем в этой деревне, где мы никого не знали. Марко так и не смог здесь освоиться. Марсель, тот — да, а Марко — нет.