Удар гильотины - [38]

– Объективна истина, – сказал Ритвелд, – а правда у каждого своя. Для вас правда в том, что Альберт был убит. Для меня правда в том, что я не был у Альберта, но все равно был и дал ему лекарство, которое вызвало приступ. Это правда. Истины здесь нет вовсе. Истина возможна в каком-то одном мире, поскольку в нем не перепутаны причины и следствия. А когда смешиваются события и явления из разных миров, истины быть не может. И тогда каждый остается при своей правде.

Манн покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Все гораздо проще. Дайте мне пленку с записью голоса шантажиста, и полицейские эксперты сравнят ее с вашей записью и записью голоса Койпера…

– У меня нет этой пленки, – вздохнул Ритвелд, – я ее уничтожил.

– Почему?

– Вы не понимаете? Она была связующим звеном между мирами. Я не хотел. Я хотел остаться здесь.

– Вы уничтожили важную улику, – недовольным голосом сказал Манн. – И сейчас я не знаю – была эта запись или вы все выдумали. Как и историю с меняющимися картинами.

– Выдумал? – с недоумением проговорил Ритвелд. – Вы мне не верите? Зачем мне лгать?

– Вы верите себе, Христиан. Я знаю множество людей, которые верят в собственные фантазии. А есть факты. Койпер умер от обширного инфаркта – это подтверждено результатами вскрытия. Он не мог быть отравлен – если и была коробочка с лекарством, я ее потерял.

– А рассказ Питера…

– Так же, как ваш, Христиан. Он хотел показать, что был в тот вечер не в себе, хотел отвлечь внимание от разговора. Возможно, он решил, что чем нелепее рассказ, тем меньше я или полиция будем придавать значение его словам.

– Значит…

– Вы хотите, чтобы я дал вам письменный отчет о своей работе? – деловито спросил Манн. – Не забудьте, одна из этих картин – моя. Не сама картина, понятно, а ее стоимость.

– Я это помню, – медленно сказал Ритвелд, глядя на Манна так, будто перед ним сидел не детектив, которому художник поручил расследование преступления, а сам преступник, которому по странному стечению обстоятельств выпало сыграть роль сыщика. – А если…

– Что? – спросил Манн.

– Если я не продам картины?

– Значит, я останусь без гонорара, – Манн пожал плечами. – Но вы их продадите. Я уверен. Вы не станете держать их у себя, потому что не захотите медленно, но верно сходить с ума. Если каждый день видеть, как на мертвых холстах меняется изображение…

– Да, – пробормотал Ритвелд, – вы правы. Я должен их…

Он замолчал, налил себе полную рюмку коньяка и выпил одним глотком.

– Христиан, – осуждающе сказала Кристина, – не надо бы вам пить так много.

– Криста, – сказал Ритвелд, бессмысленно улыбаясь – похоже было, что он уже потерял над собой контроль, – мне сейчас сказали, что я никого не убивал. Разве это не повод напиться? И ради Бога, ребята, оставьте меня, хорошо? Я хочу побыть один.

Кристина и Тиль посмотрели друг на друга и поняли, что им действительно лучше оказаться в другом месте. Совсем в другом. Может, в том, что изображено было на третьей картине Ритвелда – той, где солнце прицепилось к шпилю какого-то здания в каком-то районе какого-то города, только похожего на Амстердам, а на самом деле совершенно другого, и в этом городе можно было забыть обо всем, можно было остаться вдвоем даже в самой шумной толпе, потому что это был город личностей, и толпа, если бы им довелось ее встретить, была бы группой личностей, и личностями были дома, и шпиль, и облака в небе, и заходящее солнце, и уж, конечно, они сами – двое, пожелавшие быть друг с другом.

– Позвоните мне утром, – сказал художнику Манн, взял Кристину под руку и пошел к двери, не оборачиваясь.

– Да-да, – рассеянно проговорил Ритвелд.

Кристина молчала, пока они спускались по узкой крутой лестнице, холл был пуст, и улица была пуста, по-прежнему горел лишь один фонарь, и, выйдя из дома, Кристина высвободила свой локоть из крепких пальцев Манна и сказала твердым, не терпящим возражений голосом:

– А теперь, дорогой Тиль, хватит играть. Вы пощадили Христиана. Почему?

Манн повел шеей, говорить ему не хотелось. Ему хотелось стоять молча, а лучше всего – оказаться в одном из тех миров, что описывал Ритвелд, и там встретить эту женщину, там она будет другой, и там он сможет сказать ей не то, что должен, а то, что хочет. Хорошо быть человеком с воображением, можно уйти в любой из тобой созданных миров, и никто там тебя не достанет, особенно если еще и накачать себя коньяком, что, мол, спросу с пьяного…

– Потому, Кристина, – сказал Манн, – что убийцу Альберта я, конечно, нашел. Нет никакой мистики. Нет никаких потусторонних миров. Просто человеческие отношения. Это такая простая и такая бесконечно сложная материя, что без однозначных улик невозможно… А улики все уничтожены. Нет их – ни одной. Понимаете?

– Нет, – сказала Кристина. – Только что вы сказали, что Альберт умер от инфаркта.

– Вы убили его, – печально сказал Манн, – и это так же очевидно, как и недоказуемо.

– Вы не удивились, – сказал Манн минуту спустя. Минута эта прошла в молчании, Кристина смотрела куда-то вверх, но звезд видно не было, небо скрывали облака, а Тиль хотя и стоял с открытыми глазами, но не видел ничего и ничего не чувствовал. – Вы не удивились, не возмутились и не послали меня к черту.