Учителю — с любовью - [48]

 — Что ты хочешь этим сказать, Рик?

 — Что ничего подобного впредь с тобой случаться не должно.

Я говорил эти слова против воли, умирая от любви к Джиллиан, и все-таки говорил, сам не знаю почему.

 — Ты действительно этого хочешь, Рик?

Легко ли ответить на такой вопрос? Я вдруг почувствовал, что наша проблема слишком велика, слишком сложна, к ней имеют отношение слишком много людей, миллионы, которых я не знал и никогда не узнаю, но эти люди способны в одну секунду возненавидеть меня лишь за то, что рядом будет она. Не потому, что она красивая, добрая, воспитанная и очаровательная — нет. Только потому, что она — белая.

 — Нет, Джиллиан, я этого не хочу.

Мозг взвешивал опасность, оценивал трудности, а сердце дало ответ прямо и без оглядки. Джиллиан поднялась, подошла и села на ручку моего кресла.

 — Я люблю тебя, Рик.

 — Я люблю тебя, Джиллиан.

 — Но мне страшно, Рик, мне вдруг стало так страшно. Раньше все казалось таким безоблачным, а сейчас я просто боюсь. Как ты можешь относиться к этому так спокойно, неужели тебе не противно?

 — Противно? Да, мне очень противно, но жизнь учит меня, что, как бы противно ни было, надо жить. Сначала эта наука давалась мне ох как тяжело, но теперь я знаю, как сохранить человеческое достоинство, даже если у тебя черная кожа.

И я рассказал ей о моей жизни в Англии, все-все, без утайки, вплоть до того, как я стал учителем. Она слушала тихо, не прерывая, но скоро ее рука оказалась в моей, и крепкое нежное пожатие придавало мне сил, успокаивало, вселяло надежду.

 — Извини меня, Рик, — пробормотала она, когда я кончил.

 — Не нужно извиняться, дорогая. Я просто обязан был рассказать тебе, что со мной случалось в жизни и еще может случиться.

 — Я не о том. Ведь я тебе такого сегодня наговорила.

 — Понимаю. Забудь об этом — я тебя уже простил.

Мы сидели, поглощенные одними мыслями. Ни слов, ни взаимных утешений — просто сидели и молчали. Потом она сжала мою руку и сказала:

 — Завтра я напишу о нас маме. Я ей столько о тебе рассказывала, что она не удивится.

 — Она не будет против?

 — Может, немножко и будет, но она все поймет. Мы с ней в прошлый раз об этом уже говорили.

 — А твой отец?

 — Наверно, придется провести с ним работу. В общем, я напишу им, что на следующие выходные мы приедем вместе. Думаю, Рик, они тебе понравятся. Честное слово, они очень милые люди.

Я задумчиво смотрел в окно, в густые сумерки. Удивительная штука — жизнь! Она не течет по проторенному руслу. Ведь я только сегодня впервые поцеловал эту чудную, прелестную девушку, а сейчас — хорошо это или плохо — жребий уже брошен.

 — Рик.

— Да?

 — Мне немного не по себе, когда подумаю, что могут сказать о нас люди, но я так сильно тебя люблю, Рик, правда, и я постараюсь, чтобы тебе было со мной хорошо. Мне кажется, мы можем быть счастливы вместе.

 — Попробуем.

Она снова заплакала, едва слышно. Я прижал ее к себе. Мне хотелось защитить ее, защитить раз и навсегда, от всего на свете. Я боялся не за себя, а за это нежное создание, девушку, столь бесповоротно решившую связать свою судьбу с моей. Но ведь мы — не первые, такое бывало и раньше, и люди выдерживали, оставались людьми. Видит бог, я тоже попробую выдержать. Мы попробуем — вместе.

Глава 19

Школа вливала в меня свежие силы, наполняла мой мир радостью. Я чувствовал уверенность в себе, постепенно мне открывались не только души моих подопечных, но и жизнь всего района и его обитателей. Иногда я прогуливался по Уотни-стрит, куцей замызганной улочке, обрамленной двумя рядами крохотных лавчонок. Возле каждой — лотки на колесах, и торговали с них кто чем: фруктами, рыбой, бакалеей, овощами, сладостями, галантереей. Зачастую эти лотки загораживали посетителю вход в саму лавку.

Продавцам моя личность скоро стала известна, и когда я проходил мимо, на их лицах зажигались приветливые улыбки. Иногда до слуха доносилось: «Это учитель нашей Мэри». Или: «Он работает учителем в «Гринслейде». Наша Джоан — в его классе, уж так его нахваливает».

Как-то я остановился возле лотка с фруктами. Крупная женщина в ярком переднике и высоких сапогах с улыбкой стала взвешивать мне яблоки.

 — Знаете, а наша Мор в воскресенье обручилась.

Она не сомневалась, что мне прекрасно известно, кто такая «наша Мор», но я был озадачен, и она это поняла.

 — Как же, у вас в классе учится Энн Блор, а Мор — ее старшая сестра. Так вот, она обручилась с американским солдатом, чудо, а не парень.

Или в другой раз:

 — Жаклин не придет сегодня, всю ночь промучилась с желудком. Наша бабуля как раз повела ее к доктору. А я так и думала, что вы здесь пойдете, вот и хорошо, предупредила вас.

Тут все было понятно. В моем классе училась только одна Жаклин.

Часто я останавливался поболтать с этими простыми людьми, и они всегда были рады показать, что относятся ко мне дружелюбно, признают меня. Они делились со мной чем-то личным, касающимся их детей и их самих, — значит, считали, что я имел право на такое доверие.

Иногда доходило до курьезов. Однажды меня здорово смутила миссис Джозеф, дородная еврейка, продавщица фруктов. Она молча вытащила меня из конца очереди за яблоками, быстро взвесила мне пакет и объяснила хмурившимся покупателям, что я учитель «ее Мойры» и, наверно, очень спешу.