Учитель для канарейки - [60]

Потом он заговорил снова — и голос его был звучен и красив, как прежде, но полон пугающей ярости. «Ты довольна?» — кричал он так, словно у него разбивалось сердце. «Ты узнала мою тайну! Ты довольна? Ты знаешь, чего мне это стоило — видеть, как ты смотришь на меня, мне — любящему тебя не меньше, чем ночь боготворит день?» Меня трясло, пока я выслушивала эти причитания, и я не знала, что ответить. «Дни, недели, целые годы я спокойно жил в своем царстве вечной ночи, и мне ничего не было нужно — пока я не услышал тебя!» Он захлебнулся этими словами, словно утопающий, когда вода захлестывает его легкие. «Пока я не услышал тебя, и тогда мое сердце треснуло, словно колокол, отзвонив твое имя!»

«Чего вы хотите от меня? — спросила я, всхлипывая, и от жалости, и от страха. — Что я должна сделать?»

«Моя опера закончена, — нетерпеливо объяснил он. — Я ведь тебе говорил, что скоро завершу ее. Это труд всей моей жизни. Я хочу, чтобы ты исполнила ее вместе со мной. Только твой голос способен отдать должное моей героине».

«А потом ты отпустишь меня?»

Вопрос как будто привел его в изумление. «А куда ты хочешь идти? — спросил он. — Здесь есть все, чего бы ты ни пожелала».

Когда я объяснила, что хотела бы вернуться домой к Матушке Валериус, он пришел в волнение, и принялся носиться назад и вперед по комнате. «Ты обманываешь меня! — кричал он. — Не к старой даме ты стремишься!» Когда я снова потребовала, чтобы он отпустил меня после того, как я спою, он толкнул меня на кровать и вскричал: «Твой дом здесь! Здесь ты будешь моей невестой, моей королевой, отныне это будет наш с тобой дом!»

Вы можете себе представить, как я испугалась, ибо, увидев его истинное лицо и наслушавшись его напыщенных речей, я поняла, наконец, что мой ангел безумен. Он уже совершил убийство ради меня, кто знает, не совершит ли он новое убийство?

И все это время все вокруг нас тряслось, а он сжимал кулаки, с угрозой воздевал их к потолку своего домика, и ревел, словно какой-нибудь дикий зверь в лесу. Наконец, я поняла, что есть только один способ успокоить его, и согласилась исполнять его оперу.

В палате повисло долгое молчание. Виконт снова пошевелился во сне, и из благодарности за это невольное вмешательство она запечатлела на его лбу горячий поцелуй.

— Его работа не из коротких, и у нас ушло на нее немало времени, ибо автор оказался чрезвычайно требователен, но я чувствовала, что мои старания успокаивают и удовлетворяют его. Слышать собственную музыку, очевидно, было для него возвышенным наслаждением. Должна признать, его опера оказалась столь же прекрасна, как он и обещал мне. Но я все еще была ужасно испугана и вынуждена прерываться время от времени, хотя композитор давал мне поблажку более чем неохотно. Очень быстро он терял терпение и выводил меня из ступора. Столь одержим он был стремлением завершить представление, что к усталости моей и страхам он был вполне безразличен.

Потом я услышала за стеной голос, зовущий меня по имени, — сказала она, нежно поглаживая беспокойно наморщенный лоб юноши, пока он вновь не разгладился, и легкая улыбка не затрепетала на его губах.

— Остальное, мне кажется, вам известно, — Кристин закончила рассказ тихим шепотком, легким, словно вечерний бриз.

Когда она, наконец, снова взглянула на нас, безмолвные слезы струились по ее лицу.

— Обещайте мне, мсье, — взмолилась она, глядя на меня. — Обещайте мне, что он больше не вернется!

— Никогда, мадемуазель.

И Кристин затряслась в судорожных рыданиях, которые, казалось, не прекратятся до скончания времен.

Мне пора было уходить.

18. Эпилог

Шерлок Холмс вытряхнул из трубки пепел и потянулся. Наступили сумерки, никакой не l’heure bleu, а старые добрые английские сумерки: с Канала накатывал серый туман, холод, пришедший на смену солнечному свету, заставил нас пододвинуть кресла поближе к камину. За окнами стихло счастливое деловитое пчелиное жужжание, но мне казалось, что я могу различить сердитый грохот прибоя в отдалении.

— Парижская подземка, которая называется «Метрополитен», была открыта в 1900 году. Оно, конечно, не сравнимо с нашим, и они так и не завершили линию вдоль улицы Скриба — почва просто слишком ненадежна[70].

— Как бы то ни было, вы его остановили, — заметил я, складывая листы бумаги в аккуратную стопку. Он ткнул тонким пальцем в ее верхушку и посмотрел на меня ясными серьезными глазами.

— Не я, Уотсон, — покачал он головой. — Не я. Призрака убил двадцатый век.

Некоторое время я сидел молча, размышляя над историей, которую только что услышал, и мысленно формулируя вопросы, которые мне хотелось бы задать рассказчику. Холмс, кажется, и сам раздумывал над ней, продолжая смотреть в огонь, словно бы зачарованный пробужденными им самим воспоминаниями.

— Это было не самое удачное мое дело, Уотсон, вы, несомненно, со мной согласитесь, — он улыбнулся и издал характерный для него сухой беззвучный смешок.

— Но вы ведь спасли мисс Адлер!

— Да, — признал он, отводя глаза.

— Что еще? — спросил я, видя, что он все еще находится во власти собственных воспоминаний.

— Конечно, я еще вернулся туда и обшарил тоннель, я искал и искал, но так ее и не нашел.