Учитель для канарейки - [2]

(Если на то пошло, невозможно сказать, в какой мере Холмс обычно осуществлял редактуру текстов Уотсона. С одной стороны, Уотсон постоянно жалуется, что Холмс критикует его рассказы, высмеивая излишнее внимание к эмоциям и недостаток чистой логики — «добиваясь примерно тех же результатов, как если бы вы переработали историю любви или тайного бегства в пятую теорему Эвклида». Но, с другой стороны, не приходится сомневаться, что эти самые рассказы опубликованы с его согласия. Видимо Холмс, как и многие знаменитости, потворствовал искусственному созданию в глазах публики собственного образа).

Что до самого текста, спорным представляется и вопрос о том, был ли он написан под диктовку. Части рукописи создают впечатление торопливости; почерк трудно разобрать, встречаются сокращения и другие знаки, напоминающие нечто вроде импровизированной стенографии — очевидно возникшей из необходимости не отстать от говорившего. В других местах, однако, и почерк, и литературный стиль говорят о более спокойной работе, когда Уотсон мог «создавать» текст, а не просто строчить под диктовку.

Скажу еще несколько слов об «американизмах». Как я уже вынужден был отметить во введении к публикации рукописи, известной как «Ужас Вест-Энда», многие ищейки-любители пребывают в уверенности, что могут выявить подложный «уотсоновский» текст, отыскав в нем американские выражения, заключив, что эти подделки идут из Нового Света. Повторяю еще раз — учитывая, что и Холмс, и Уотсон провели значительное время в Соединенных Штатах, эти «американизмы» вовсе не являются доказательством подделки. Уотсон работал в Сан-Франциско (по словам Уильяма Баринг-Гулда); Холмс провел немало времени в Америке и в юности, и зрелым человеком. Даже в конце рассматриваемой рукописи он собирается в Америку по делу, которое должно было поглотить добрую часть двух «пропущенных» лет. Ему нравился американский английский язык, и примерно в 1914 году он говорил Уотсону, что после двух лет в Америке «…мой кладезь английского, похоже, непоправимо осквернен» («Его прощальный поклон»). Да и все рассказы Уотсона испещрены американскими оборотами речи, так что новичку не стоит придавать им излишне много значения.

Что касается заглавия. Не думаю, что сделаю большое открытие, отметив, что упоминаемый здесь «учитель для канарейки» не имеет ни малейшего отношения к «Уилсону, печально известному учителю канареек», чья смерть избавила Лондонский Ист-Энд от очередной язвы («Черный Питер»). В заглавии и названиях глав я узнаю повадку Уотсона, хотя можно заметить, что в тексте сам Холмс упоминает учителя для канарейки неоднократно, возможно, тем самым вдохновив Уотсона на такое заглавие.

Итак, предвидя бесконечные споры о подлинности рукописи, свое мнение я предпочитаю оставить при себе, скажу только, что пребывание Холмса в Париже представляется не менее правдоподобным, чем в Тибете, что, как признается Уотсон в этом самом тексте, вызывало сомнения у внимательных читателей уже в 1912 году!

Остается только надеяться, что, если рукопись действительно подлинная, когда-нибудь каким-то образом ученые и весь остальной мир, наконец-то, смогут прочесть полный рассказ о так называемых пропущенных годах — Великом Пробеле (меня, например, страшно раздразнил намек, брошенный Холмсом в конце рукописи о своем следующем вероятном пункте назначения).

Я добавил обычные примечания и исправил несколько неуверенную орфографию Уотсона. Его почерк настолько небрежен, что в некоторых случаях было невозможно определить, какое слово или фразу он имел в виду. Тогда мне приходилось, по возможности, «восполнять» пробелы подходящими, на мой взгляд, выражениями. Я не стал заключать эти вставки в скобки из боязни нарушить плавный ход повествования. Тем не менее, если стиль иногда нарушается, прошу винить в этом меня, а не Уотсона.

И последнее, о чем я хотел бы предупредить: рассказ Холмса во многом связан с классической музыкой, тогда как я имею об этом предмете лишь смутное представление. Поэтому в своих аннотациях я не имел возможности достойным образом оценить суждения и идеи Холмса, за что, надеюсь, читатели меня простят.

На этом все. Остается, разве что, попросить читателей написать ребятам из Йеля, чтобы действовали активнее.

Николас Мейер

Лондон, 1993

Введение. Смерть королевы

— Дело поистине таинственное, Уотсон. Что скажете?

Надо сказать, мне доводилось слышать эту фразу не раз. И снова, как и прежде, я вынужден был признать собственную беспомощность.

— Несомненно, королева мертва, — начал я. Шерлок Холмс достал огромную лупу и уставился сквозь нее на труп.

— Великолепно, Уотсон. Ваша способность подмечать очевидное вас не подводит. Королева несомненно мертва. Вопрос в том, кто убил ее?

Подавив в себе раздражение от снисходительного тона, к которому я так и не сумел приучиться, я принялся вместе с ним разглядывать тело.

Она лежала недвижно, предоставляя нам самим угадывать тайну ее внезапной кончины.

— Кого вы подозреваете?

— Не следует отдаваться теоретическим рассуждениям, не имея достаточно данных, — напомнил он мне. — Это может роковым образом сказаться на суждении.