Училище на границе - [2]

Это правда, что я и Середи никогда не лгали друг другу, может быть, с этого и следовало начинать. Вернее: не могли врать друг другу, не такие у нас были отношения. А если бы и смогли соврать, то не захотели бы, потому что уже с давних времен прониклись отвращением ко всякой лжи. Объяснить, отчего это, еще труднее. Мы ненавидели всяческую фальшь и ложь не из каких-то возвышенных моральных принципов, но, можно сказать, почти физиологически, каждой нервной клеткой мы испытывали ко лжи неудержимое отвращение: впрочем, если так лучше звучит, я бы сказал, что это последнее убежище, куда загнало нас наше воспитание, все же было в некотором роде нравственной вершиной. Нет, этого нельзя объяснить. Чтобы понять такое, надо было бы прожить с нами всю нашу жизнь в военном училище, начиная с десятилетнего возраста. А это занятие куда более долгое, чем вышеприведенные лингвистические отступления.

— Хе? — Середи взглянул на меня, вопросительно вздернув подбородок и беззвучно смеясь.

— Пойдем-ка выпьем пива. А?

Это «Хе?» означало, что он упорно и имея на то основания ожидает от меня развернутого ответа на свой вопрос, поскольку нечленораздельное «мб» хотя и сказало ему все, что я в общих чертах только что изложил, все-таки было ложью и увиливаньем, поскольку я в точение полутора часов пытался уйти от прямого ответа; все напрасно, ему нужен мой совет, придется раскрыть карты.

— Угу, — сказал я.

Мы пошли вниз в пивной бар, уже по другой лестнице, более широкой и удобной. Середи шел первым, его волосатая спина покачивалась передо мной.

ШПИОНКИ В НАДЬВАРАДЕ, 1944 ГОД

Магду, с которой сошелся теперь Середи, в первый раз я увидел в Надьвараде летом 1944 года.

Я приехал в Варад часов в пять вечера и немного нервничал, не представляя себе, что там могло произойти. Сначала Середи позвонил Габору Медве. Однако Габор поехать не смог, и тогда уже Середи вызвал меня.

— Давай-ка приезжай ко мне, Бебе, — сказал мне мой друг Середи; в школе меня все так звали, хотя настоящее мое имя Бенедек Бот и я большой, как бегемот.

— Есть отличное вино. Приезжай сегодня.

— Сегодня?

— Да, сегодня. Так будет лучше всего.

— Ладно, — сказал я. Даже по телефону, по его голосу я тотчас понял, что речь идет о чем-то серьезном. Похоже было, что у Середи большие неприятности. Мы не виделись уже несколько лет. Я демобилизовался вчистую в тридцатом году, а Габор Медве в тридцать шестом, но его лишь перевели в запас или временно освободили от исполнения служебных обязанностей лейтенанта артиллерии, бог его знает что́ именно; а после оккупации Венгрии немцами вышел какой-то приказ, его снова мобилизовали, и тогда он ушел с радио, где работал, и без документов, безо всего болтался по Будапешту и бахвалился при этом, что если его поймают, то расстреляют в двадцать четыре часа, что, впрочем, было весьма вероятно. Не считая архитектора Фери Бониша и идиота Белы Заменчика, из всего нашего курса штатскими стали только мы двое, я и Медве.

Мне выпало тогда невероятное счастье: начиная с декабря я служил офицером противовоздушной обороны в комендатуре второго района. Вот почему я смог поехать в Варад; я был свободен каждый второй день, а мои бумаги могли выдержать любую проверку.

Дани Середи жил в двухкомнатной квартире, в доме на красивой, мощенной булыжником, деревенского вида улице. Я разыскал его дом. Врезанная в большие ворота калитка была незаперта. Из просторной сводчатой подворотни три ступеньки вели в широкий, похожий на прихожую коридор. Но пока мне не показали этот вход, я умудрился обойти весь двор. Сквозь красные, голубые, желтые квадратики стекол в коридор заглядывало послеполуденное солнце. Девочка горничная в платке молча провела меня в гостиную Дани.

— Господин капитан дома? — громко спросил я.

Маленькая горничная, застывшая посреди комнаты, вдруг обернулась, взглянула на меня своими большими, как у лани, глазами и прижала палец к губам.

— Тсс…

— Он спит? — шепотом спросил я.

— На скрипке играет! — так же шепотом, наклонившись ко мне, ответила девушка.

В самом деле, из другой комнаты отчетливо доносился тихий звук скрипки. Не знаю, как я не услышал его раньше. Я посмотрел на маленькую горничную, не приняла ли она меня за глухого или ненормального, в ее голосе сквозило удивление. Но она уже забыла обо мне и слушала музыку. Мы долго стояли молча и слушали. Середи играл Баха, что-то из Иоганна Себастьяна, ведь, как мне стало известно на днях, есть еще Иоганн Кристиан Бах.

Неподалеку от площади Бемер был бар, этакое увеселительное заведение для господ офицеров. Мы пришли туда уже после затемнения. Середи здесь видимо знали, и болгарская певица, допев «Лили Марлен», подсела к нашему столику. Это была еще молодая, пышнотелая и черноволосая знойная женщина с малоосмысленным лицом. Середи она одаривала такими томными улыбками, словно ни за что на свете не хотела оставить во мне хоть каплю сомнения о характере их отношений. Объяснялись они между собой на варварской смеси английского, немецкого и французского. Дани начал с места в карьер. Мы чокнулись, и он сразу же спросил женщину:

— I say, look here, didn’t you by any chance pick up some papers of my desk… hier soir? Von meinem Schreibtisch, darling, did you? Or did you?