Ученики, учителя - [59]

Поравнявшись с встречающими, Мустафа резко осадил коня, резво спрыгнул на землю и опустился на колени перед человеком на высоком, благородных арабских кровей вороном жеребце.

— Приветствую тебя, бей Ахмед!

Тот, не торопясь, спешился, благосклонно позволил Мустафе подняться, что-то спросил.

— Твое приказание выполнено, — Мустафа поклонился.

Джордано, наблюдавший за встречей, понял, что речь идет о нем по направленным в его сторону взглядам. И еще непостижимым образом к нему пришло ощущение, что появившееся при приближении к свите Мустафы странное чувство то ли чужого присутствия, то ли взгляда, связано с беем. Один из стражников, сопровождавших Мустафу, обрезал веревку, привязывавшую Джордано к седлу, и подтолкнул его навстречу Ахмеду.

— Вперед, свинья! Пади ниц! — он толкнул Джордано на колени.

Джордано поднял голову и встретился взглядом с Ахмедом. Медленно поднялся и расправил плечи. В глазах бея мелькнула легкая усмешка:

— Что же ты мочишь? Поприветствуй хозяина! — Ахмед-бей заговорил по-латыни.

— Господин! Он не может говорить.

— Что!?

Мустафа упал на колени:

— Прости господин!

Ахмед впился глазами в Джордано:

— На самом деле не можешь?

Джордано отрицательно мотнул головой и пожал плечами.

— Открой рот!

Ахмед властно опустил пленника на колени, запрокинул ему голову и заставил открыть рот.

— Странно, — произнес он по-арабски, потом, насмешливо издеваясь, перешел на латынь. — Лучше быть немым воином, чем болтливым философом!

Джордано вскочил.

— Вели снять с него железо, — приказал Мустафе, поднимаясь в седло, — Да, и покажи остальной товар.

С трудом, оторвав взгляд от воды, Джордано поднял глаза к небу и погрузился в созерцание разлившегося молоком света спирального рукава Галактики. Боль воспоминаний медленно отступала. «Дурак, совсем контроль потерял! Моя-то игра продолжается! — он подмигнул сияющей Веге. — А интересно было бы на рожи тех святош посмотреть, дав почитать им статьи Хаббла, что ли», — он вздохнул, усмехнулся. Глупо было вести спор с давно умершими противниками, а нынешние их наследники отлично уживались с миром, пережившим несколько мировоззренческих революций.

Наконец он позволил себе взглянуть на Николая.

— Тебе плохо? — в глазах мальчишки застыли изумление и тревога.

— А ты пожалел? — Джордано усмехнулся.

— Я не должен был спрашивать. Прости.

— Ерунда. Просто первая смерть у всех — не слишком приятное событие…

Джордано опять взглянул на небо. Скоро начнет светать.

— Да, и еще! — голос бессмертного стал холодным и жестким. — Чтобы научиться владеть мечом, тебе нужен учитель. Я могу взять тебя в ученики, но… сегодняшний фортель, должен быть последним.

— У меня есть выбор?

— У человека всегда есть выбор.

— А если я не соглашусь?

— Ты сможешь пожить у Георгия, пока я подготовлю твои документы, потом — свободен как птица.

— Когда я должен дать ответ?

— Сегодня вечером.

— Я могу ответить сейчас…

Джордано молчал. Николай поднялся с камня.

— Джордано Бруно! Я прошу Вас стать моим учителем!

За осуществление героического беспримерного дальнего перелета по маршруту Москва — Северный Ледовитый океан — Камчатка — Николаевск-на-Амуре в исключительно трудных условиях Севера, за проявленные при этом выдающиеся мужество и мастерство — ЦИК Союза ССР постановляет:

Присвоить звание Героев Советского Союза и вручить орден Ленина, согласно «Положения о звании Героя Советского Союза».

Чкалову В. П. - командиру экипажа АНТ-25;

Байдукову Г. Ф. - второму пилоту;

Беляеву А. В. - штурману.

«Правда», 24.07.1936

Лето Николай провел на горных пастбищах. Георгий, еще крепкий человек лет семидесяти, с легкостью управлялся с небольшой отарой, которую охраняли два огромных кавказских пса, совершенно добродушных к людям. Помощник старику был не нужен, но он согласился принять Николая с условием, что тот не будет попадаться на глаза колхозным проверяльщикам, наезжающим периодически в горы, и пограничным разъездам, тоже иногда появляющимся в этих местах.

В первый день за ужином он сказал, глядя в глаза Джордано:

— Слушай, Аванес! Я не знаю твоих дел. Неприятностей мне не надо. Я старый человек и мне уже ничего не страшно, но ты знаешь, что дочка у меня в Батуми на партийной работе, и сын — танкист в Белоруссии. Твой парень мне не помешает, но если им кто заинтересуется, то я его не знаю. Пришел неизвестно откуда и идет неизвестно куда.

— Он будет делать все, как ты скажешь. И я тебе даю слово, что он не враг и не бандит с большой дороги.

— О тебе тоже никто дурного слова не сказал, но это ты принес мне известие с той стороны.

— Ты же его ждал.

— Ждал, — старик глубоко вздохнул, — но лучше бы он умер, как другие.

Джордано опустил глаза.

— Я знаю.

Потом, вспоминая первое лето новой жизни, Николай не мог отделаться от двойственного ощущения, что это время было самым беспечным, но и одновременно психологически самым тяжелым в его жизни.

Он с трудом, ломая себя, мирился с недоверием старика, выслушивая почти каждый вечер рассуждения о том, каким должен быть настоящий мужчина, и что, если сделал нечто неподобающее, то надо уметь достойно принять наказание. А перед кем был виноват Николай? Чувство вины в той первой, настоящей жизни он испытывал только перед Раей, но тогда была ясная цель, что оправдывала его существование, а теперь… Кем все же он был теперь? И что могло оправдать эту новую жизнь? Много раз он испытывал искушение рассказать Георгию правду, спросить совета, но всякий раз его останавливал то ли приказ Джордано, данный в день отъезда, то ли рождавшееся собственное понимание бессмысленности и опасности подобных откровений.