Ученица. Предать, чтобы обрести себя - [51]

Через несколько дней отец вернулся домой с самой ужасной машиной из всех, что мне доводилось видеть. Он называл ее Ножницами. На первый взгляд это и были трехтонные ножницы – и по факту тоже. Лезвия были сделаны из плотного железа двенадцать дюймов толщиной и имели в длину пять футов. Они приводились в действие тяжелым штоком, соединенным с большим железным колесом. Колесо работало от мотора, а это означало, что если что-то попадало в машину, то требовалось от тридцати секунд до минуты, чтобы остановить колесо и разъединить лезвия. Эта машина ревела громче проходящего поезда и с легкостью перекусывала железо толщиной с мужскую руку. Железо не столько резалось, сколько перекусывалось. Иногда машина затягивала балки, а вместе с ними и тех, кто держал их.

За годы отец придумал немало опасных схем, но эта поразила меня до глубины души. Во-первых, любая травма здесь была бы просто смертельной. Любое неверное движение грозило потерей конечности. А во‑вторых, машина была попросту не нужна. Это было баловство. Игрушка. Вот только игрушка эта могла оттяпать тебе голову.

– Тебе не меньше двадцати. – Она склонила голову. – Разве нет?

Мы помолчали. Сердце колотилось у меня в груди.

– В сентябре мне исполнилось шестнадцать, – сказала я.

Шон назвал ее машиной смерти и сказал, что отец потерял последние остатки ума, если он у него когда-нибудь был.

– Тебе нужно избавиться от кого-то? – спросил Шон. – В моем грузовике есть винтовка – это и легче, и чище.

Отец не смог подавить усмешку. Никогда еще я не видела его таким возбужденным.

Шон, качая головой, ушел в мастерскую. Отец начал скармливать Ножницам свое железо. С каждым отрезанным участком он оказывался все ближе к лезвиям и дважды чуть было не попал под острие. Я зажмурилась, зная, что если его голова попадет в машину, лезвия даже не замедлят движения, спокойно перерубят шею и продолжат работу.

Убедившись, что машина работает, отец передал вахту Люку. Люк, всегда готовый угодить отцу, выступил вперед. Через пять минут рука его была рассечена до кости и он несся домой, истекая кровью.

Отец осмотрел свою команду. Он указал на Бенджамина, но тот покачал головой и сказал, что пальцы ему еще дороги. Отец тоскливо посмотрел на дом. Я чувствовала, что он подсчитывает, как скоро мама сможет остановить кровотечение. Потом его взгляд остановился на мне.

– Иди сюда, Тара.

Я не двигалась.

– Я сказал, иди сюда!

Я медленно сделала шаг вперед. Я, не моргая, смотрела на Ножницы, словно машина могла наброситься на меня. На лезвии все еще была кровь Люка. Отец поднял шестифутовую балку и протянул конец мне.

– Держи крепче, – сказал он. – Но если потянет вперед, бросай.

Лезвия лязгнули и начали двигаться вверх и вниз со страшным ревом. Я подумала, что так рычит собака, предупреждая, чтобы к ней не приближались. Маниакальная страсть отца к машинам перевешивала любой здравый смысл.

– Это просто, – сказал он.

Скармливая машине первую балку, я молилась изо всех сил. Не о том, чтобы не получить травмы – это попросту было невозможно. Я молилась, чтобы травма была не серьезнее, чем у Люка, – лишь кусок плоти. Тогда я могла бы убежать домой. Я выбирала небольшие балки, надеясь, что смогу с ними справиться. Я засовывала их в машину и ждала, когда гигантские челюсти сработают. Звук раскалывающегося железа был громоподобным. Одну балку потянуло вперед с такой силой, что ноги мои оторвались от земли. Я отпустила ее и упала на землю. Лезвия изо всех сил лупили по железу, и осколки сыпались вокруг меня.

– ЧТО ЗА ХРЕНЬ ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ? – Боковым зрением я увидела Шона. Он подбежал и поднял меня на ноги, а потом обернулся к отцу: – Пять минут назад этот монстр чуть не оттяпал Люку руку! А теперь ты поставил к машине Тару?!

– Она крепкая девица, – ответил отец, подмигивая мне и желая спустить все на тормозах.

Глаза Шона налились кровью. Мне показалось, его сейчас хватит удар.

– Эта машина голову ей снесет! – заорал он, затем повернулся ко мне и махнул в сторону мастерской: – Иди займись балками. Я не хочу, чтобы ты приближалась к этой машине!

Отец выступил вперед:

– Это мне решать. Ты работаешь на меня, и Тара тоже. Я велел ей встать на Ножницы, так и будет!

Они орали друг на друга пятнадцать минут. Ссора эта отличалась от прежних стычек, в ней было что-то первобытное, настоящая ненависть. Я никогда не слышала, чтобы кто-то так кричал на отца, и это меня изумило. Но перемена, произошедшая в отце, меня напугала. Лицо его стало жестким и отчаянным. Шон пробудил в нем какую-то первобытную потребность. Отец не мог уступить в этом споре, не потеряв лица. Если я не стану работать на Ножницах, он перестанет быть собой.

Шон прыгнул вперед и изо всей силы ударил отца в грудь. Отец пошатнулся, оступился и упал. Он лежал в грязи, не в силах поверить в то, что случилось. Потом вскочил и кинулся на сына. Шон поднял руки, чтобы блокировать удар, но отец вдруг опустил кулаки – наверное, вспомнил, что сын лишь недавно начал ходить.

– Я велел ей сделать это, и она сделает, – разъяренно прошипел отец. – Или не будет жить под моей крышей.

Шон посмотрел на меня. На мгновение мне показалось, что сейчас он отправит меня собирать вещи, в конце концов, он сам сбежал от отца в моем возрасте. Но я покачала головой. Я не собиралась уходить из дома – вот так. Я буду работать на Ножницах, и Шон понял это. Он посмотрел на машину, потом на груду металла рядом с ней – около пятидесяти тысяч фунтов железа.