Ученица. Предать, чтобы обрести себя - [44]

Шон сказал, что видит, по какому пути я иду, и это плохо. Я перестану быть собой, стану такой же, как другие девушки, фривольной себялюбицей, готовой на все, чтобы получить свое.

Я думала о своем теле, о том, как оно изменилось. Я уже не понимала, что чувствую. Иногда мне хотелось, чтобы меня заметили, чтобы мной восхищались. Но потом вспоминала о Дженет Барни и испытывала отвращение.

– Ты особенная, Тара, – сказал Шон.

Правда? Мне хотелось в это верить. Тайлер уже говорил, что я особенная, много лет назад. Он прочел мне фрагмент из Книги Мормона о «юноше серьезном, который быстро все замечает».

– Эти слова напоминают мне о тебе, – сказал тогда Тайлер.

Но там речь шла о великом пророке Мормоне, и это меня очень смущало. Женщина не может быть пророком, но Тайлер сказал, что я напоминаю ему одного из величайших пророков мира. Я до сих пор не знала, что он хотел сказать, но поняла одно: я могу доверять себе. Во мне есть нечто такое, что было в пророках, и это не мужское и не женское, не старое и не молодое. Это внутренняя и непоколебимая ценность и достоинство.

– Тара, мир большой. И когда отец перестанет нашептывать тебе в ухо, ты увидишь, что он совсем другой.

Но сейчас, когда я глядела на тень Шона на стене моей спальни и думала о своем взрослеющем теле, о грехах его и моем желании грешить с ним, смысл этого воспоминания изменился. Неожиданно собственная ценность стала условной, словно ее можно было забрать или растратить. Она была не внутренней, а лишь подаренной. Ценной была не я сама, а оболочка ограничений и обычаев, за которой меня и видно не было.

Я посмотрела на брата. Он показался мне старым и мудрым. Он понимал мир. Он знал женщин мира. И я попросила его не дать мне стать такой.

– Хорошо, Рыбьи глазки, – кивнул он. – Не дам.

На следующее утро я обнаружила, что шея моя покрыта синяками, а запястье распухло. У меня болела голова: боль была не в мозге, болел сам мозг, эта самая часть моего тела. Я пошла на работу, но вернулась домой рано и укрылась в темном подвале, ожидая, когда боль пройдет. Я лежала на ковре, слушала, как кровь стучит в висках. А потом меня нашел Тайлер и устроился на диване рядом со мной. Я не была ему рада. То, что Шон тащил меня за волосы через весь дом, было ужасно. Но ужаснее всего было то, что это видел Тайлер. Если бы я могла выбирать между продолжением того кошмара и вмешательством Тайлера, я бы предпочла кошмар. Конечно, я выбрала бы кошмар. Я бы потеряла сознание и обо всем забыла. Через день-другой все осталось бы в прошлом, стало дурным сном, а через месяц – эхом дурного сна. Но Тайлер это видел, и все стало реальным.

– Ты не думала о том, чтобы уехать? – спросил Тайлер.

– Куда?

– В школу.

Я улыбнулась:

– В сентябре я пойду в школу. Отцу это не нравится, но я пойду.

Я думала, Тайлер будет рад это услышать, но он недовольно сморщился:

– Ты это уже говорила.

– Я обязательно пойду!

– Может быть… Но пока ты в отцовском доме, тебе трудно будет пойти в школу, если он велит не ходить. Легче будет пропустить еще один год, и еще один, пока никаких лет не останется. Если ты начнешь учиться сейчас, то когда сможешь окончить школу?

Мы оба знали, что никогда.

– Пора уходить, Тара, – сказал Тайлер. – Чем дольше ты остаешься здесь, тем меньше вероятность, что ты сможешь уйти хоть когда-нибудь.

– Ты думаешь, мне нужно уйти?

Тайлер ответил мгновенно, не задумываясь:

– Я думаю, что это самое худшее место для тебя.

Говорил он тихо, но мне показалось, что он кричал.

– И куда мне идти?

– Иди моим путем, – сказал Тайлер. – Поступай в колледж.

Я шмыгнула носом.

– В университет Бригама Янга принимают и после домашнего обучения.

– А у нас было домашнее обучение?

Я попыталась припомнить, когда в последний раз держала в руках книгу.

– Приемная комиссия узнает только то, что мы им скажем, – сказал Тайлер. – Если мы скажем, что ты училась дома, они поверят.

– Я не поступлю.

– Поступишь. Достаточно всего лишь сдать один простой экзамен. – Тайлер поднялся. – Тара, мир большой. И когда отец перестанет нашептывать тебе в ухо, ты увидишь, что он совсем другой.

На следующий день я поехала в хозяйственный магазин и купила засов для своей спальни. Я положила его на кровать, а потом достала дрель и стала вкручивать болты. Я думала, что Шона нет, грузовика его на дорожке не было. Но когда я включила дрель, он появился на пороге.

– Что ты делаешь?

– Ручка сломалась, – соврала я. – Дверь постоянно открывается. Это дешевый замок, но дверь он удержит.

Шон покрутил засов в руках. Он явно понял, что это не дешевый замок. Я стояла молча, охваченная ужасом, но в то же время и жалостью к себе. В тот момент я ненавидела его. Мне хотелось крикнуть ему это прямо в лицо. Я представила, как он сгибается под весом моих слов и чувством раскаяния. Даже тогда я понимала это: Шон ненавидел себя еще сильнее, чем я ненавидела его.

– Ты взяла не те болты, – сказал он. – Тебе нужны длинные, для стен, и стопоры для двери. Иначе замок просто оторвется.

Мы пошли в мастерскую. Шон походил там несколько минут и вернулся с пригоршней стальных болтов. Мы вернулись домой, и он сам установил засов. Он улыбался, сверкая своими молочными зубами.