Учебные годы старого барчука - [7]

— Нас, брат, не учи, мы учёные! — говорят они соседям. — Нас, брат, ещё старый барин в трёх водах выварил! Мы, брат, за науку за эту зубами да рёбрами поплатились, недёшево она нам тоже стоила. Зато вот и вышли люди, не лодыри, как вы!

Чин Андрей Фёдорович имел маленький, невероятно маленький для его осанистой повелительной фигуры. Он окончил курс в Муравьёвской школе колонновожатых, ставшей потом основою военной академии, и чрезвычайно гордился своею службою в «свите», как тогда называли главный штаб. «Свиты Его Императорского Величества подпоручик» — важно расписывался он на самых незначительных бумагах и не хотел обменять этого почётного титула ни на какие штатские чины, хотя ему случалось служить подолгу в значительных должностях по дворянским выборам, где он мог бы получить довольно крупный гражданский чин. Но Андрею Фёдоровичу, правду сказать, и ни к чему были высокие чины.

На его грозной смуглой физиономии, во всей его плотной могущественной фигуре было начерчено самою природою такое сознание своей власти, такая привычка и потребность власти, что одни вид его вселял в каждого убеждение, что этому человеку нельзя не повиноваться, что к нему невозможно не отнестись с великим почтением. Эти гневные взыскательные глаза строгого барина невольно поднимали со стульев канцелярское население, с столоначальниками, протоколистами и секретарями, когда среди зелёных столов какой-нибудь губернской палаты внезапно появлялась чубастая и пузатая фигура деревенского феодала, и его грозный голос, не привыкший себя сдерживать нигде и ни перед кем, вдруг резко, как гром трубы, раздавался среди атмосферы канцелярского шёпота, обращаясь к кому-нибудь с такою требовательною «покорнейшей просьбой», которая звучала в ушах смущённых канцеляристов начальническим приказанием.

Как-то раз губернский землемер докладывал губернатору проект размежевания той дачи, где было имение Андрея Фёдоровича.

— Чья же тут земля? — спросил губернатор.

— Генерала Шарапова, — отвечал землемер.

— Какого это генерала Шарапова? — переспросил озадаченный губернатор, хорошо знавший моего отца.

— Андрея Фёдоровича.

— Ну, генерал, не генерал, а точно генералом смотрит! — сострил рассмеявшийся губернатор.

Этот анекдот очень нравился моему папеньке, но он, в сущности, был не анекдот. Андрея Фёдоровича действительно все воображали каким-нибудь большим чином, и многие положительно не поверили бы, если бы узнали. что он жил и умер всего-навсего подпоручиком.

— Господи, владыка живота моего! — признался мне раз замшевший семидесятилетний помощник столоначальника в нашем дворянском депутатском собрании. — Глазам бы своим не поверил, что вы статский советник, и что вы сынок родной Андрея Фёдоровича. Вот уж подлинно времена переменились. Входите — и не слышно вас совсем, говорите, словно ребёнок маленький. Вспомнишь, бывало, вашего папеньку покойника, или дядюшку Наума Фёдоровича. что в гусарах служил. Вот уж, можно сказать, были господа! Войдёт, бывало, сюда в собрание, так как труба гремит, подступиться к ним страшно. Повелительные были люди, грозные… Сам пишешь ему, а рука от страху трясётся. То уж видать — барин! А ведь по формулярному-то, — прибавил он стихшим голосом, словно говоря что-то неприличное, что следовало слышать только мне одному, — по формуляру-то, вы и не поверите, всего ведь подпоручиком писался. Орёл был, одно слово. Ну где ж вам!

И вправду, где ж нам! Это было кровное, родовитое, поколенным подбором усовершенствованное барство, — барство, унаследованное от целого длинного ряда таких же грозных, таких же властительных дедов, прадедов и прапрадедов, — кровная потребность самовластия, кровный гнев, кровный взгляд суровых очей, кровная чернота сурового уса и кровная сила лёгких, сердито работавших в этой могучей барской груди.

Только века крепостной власти, только долгая привычка господства и произвола могли выработать из поколения в поколение такое чистопородное, без примеси, не знающее никаких сомнений и колебаний, непоколебимо верующее в себя и непоколебимо заставлявшее верить в себя всех других помещичье барство.

Сборы в дорогу

Прошли, прошли вы, дни очарованья,

Подобных вам уж сердцу не нажить…

Жуковский

Вот уж который день барин собирается в дорогу. В старое помещичье время не знали «чёртовой железной кобылы», которая дышит огнём, сыплет искрами и в один день уносит человека за тридевять земель. Рассказывал кое-когда старик-сказочник Матвеич, сидя на коврике, поджав ноги, у постели больного барина или барчуков, про ковёр-самолёт, на котором Иван-царевич перелетал с такою же быстротою моря и царства, про огненного змея, уносившего на своём железном хребте красавицу-царевну, подобно тому, как уносит на себе людей теперешнее огнедышащее чудовище; но всё это были очевидные сказки, и ни барин, ни барчуки нимало, конечно, не собирались воспользоваться когда-нибудь в действительности такими фантастическими способами путешествия. Даже и о более простых изобретениях цивилизации, таких, как почтовые лошади, почтовые станции, подорожные и прогоны, странно было бы думать в степной, как чаша полной, усадьбе деревенского феодала, во всём удовлетворявшего себя своими собственными средствами, по своим собственным вкусам и нуждам.