Учебник рисования. Том 1 - [20]

- Знаете, Семен, художники, особенно те, которые прошли через лишения в юности, на редкость восприимчивы к красоте мира. Французский мастер Ле Жикизду (вам знаком этот новатор?) нам рассказывал, что в юности питался одними оливками.

- Я в Москве тоже знаю людей, питавшихся в юности одними оливками, ну разве иногда немного манны небесной, - заметил Струев. - Зато теперь им трех отбивных мало. Например, отец Николай Павлинов, знаете, Алина, сколько он может съесть? Помимо оливок и манны.

- Ах, наш милый отец Николай. Вы знаете, как он трудно рос. Бедный, нищий студент семинарии. До недавнего времени ни разу не ездил за границу. А всегда мечтал посмотреть корриду.

- Вот что поистине необходимо православному попу, - заметил Струев, - так это видеть корриду.

- А как он любит средиземноморскую кухню. Отец Николай - подлинный ценитель крабов и лобстеров. Разве справедливо, что он всего этого был лишен? Немудрено, что сейчас ему хочется хотя бы частично возместить упущенное в юности.

- Он наверстает, не сомневайтесь. В день два раза обедает.

- Батюшка, конечно, любит покушать. Однажды мы брали его на дачу в Переделкино. Вы, кстати, не хотите в пятницу поехать? Будут интересные люди. Я запекла в тот день баранью ногу, и отец Николай один все съел. Я даже и не попробовала, не знаю, вкусно ли получилось. Мы так смеялись, но ведь плохого здесь нет вовсе. Иван Михайлович говорит, что это очень по-православному. Сейчас, - прервала себя Алина, - я познакомлю вас с интересным человеком, Семен. Слышите шаги? Не пугайтесь, это не Иван Михайлович - муж с вечера уехал на совет к Горбачеву, теперь ведь страну делят по ночам.

- Работаем ночью, как Сталин? Незабвенные традиции? Пир победителей?

- Ничего общего. Я хорошо представляю себе эти скучнейшие грузинские застолья. Моя юность прошла на так называемых восточных пирах. Нищета, милый Семен. Безвкусица и нищета. Сидел отец народов ночью в бункере, кутался в шинель, тянул кислое кахетинское. Это не жизнь, Семен.

- Иван Михайлович в бункере не сидит?

- Что вы, он любит Переделкино. Бывали? Мы соседи Пастернакам. Иван Михайлович сосны любит.

- И кахетинское не пьет?

- Иван Михайлович пьет Шато Брион.

IV

Струев не успел поинтересоваться, что это за вино. В кухню вошла старуха. Длинное черное платье до полу; на костлявой груди зеленый накрахмаленный бант; она шла, откинув голову, неторопливо переставляя сухие ноги.

- Ах, Марианна Карловна, вот и вы, - сказала ей Алина Багратион. Наш гость уже взялся сам помойку выносить. Если вам тяжело убирать, вы так и скажите. Вы устаете, бедная.

- Я, Алина, - степенно произнесла старуха, не отвечая на вопрос и глядя на Алину змеиными глазами, - с нашим гостем утром увиделась, но представлена не была. Вы наконец решились нас познакомить. Вы - художник? А стоящий ли? Вот главный вопрос.

- Весьма дорого стоящий, - весело сказала Алина.

- Сколько стоит - безразлично, величие купить нельзя. Великие - это те, кто умирает за славу. Устаю ли я? Даже когда поднимала бойцов в атаку в предместьях Мадрида, не чувствовала усталости. Усталость пришла теперь, когда за мной никто не идет. Позади пустыня. От этого тяжело. Да.

- Понимаю, - сказал Струев.

- Вы знать этого не можете. Вы разве ходили в атаку?

- Семен Андреевич регулярно ходит в атаки, - заметила Алина кокетливо.

- На защиту правого дела, надеюсь? По зову чести?

- Марианна Карловна стоит на страже чести нашего дома, - заметила Багратион.

- Честь, - отвечала старуха, - уберечь невозможно. Честь отдают - а, значит, не берегут. Стою на страже, да. Но я сторожу не честь. Я всегда повторяю Алине: пока в силах, дари себя людям. Отдавай честь. Красота должна служить обществу.

Струев хмыкнул.

- Идите к себе, Марианна Карловна, - сказала Алина. - Я позову, если надо будет, - и Струев с удивлением отметил, что барственная Алина как будто ревнует к старухе и хочет ее спровадить.

- Непременно, Алина. Даже на передовой я находила время для освежающего сна. Но я хочу говорить с вашим кавалером. Искусство с юности меня волнует. Еще в Киеве, замужем за тогдашним комиссаром просвещения, я не пропускала ни одного вернисажа. Какие имена! Стремовский! Красавец, умница, слышали про такого?

- Осип Стремовский? - оскалился Струев.

- Его сын Ося играл у нас на ковре. Муж давал ему играть парабеллумом. Занятно было видеть ребенка с оружием в руках. Я говорила ему: милый Ося, пойдешь ли ты сражаться на баррикадах? Он кивал и надувал щеки. Интересно, добрался ли этот полненький мальчик до баррикад? Каждый должен найти свою баррикаду, чтобы умереть на ней. Отец Оси был крупной фигурой в художественной жизни Киева. Про себя он говорил, что принял вызов времени. Как он оформлял парады! Вы не оформляете парадов?

- К сожалению.

- Напрасно. Что может быть важнее? К чему радовать взгляд одного, если можно доставить счастье многим? Не правда ли, картина как таковая давно умерла? Зиновий Стремовский, отец Оси, еще в Киеве мне говорил, что плоскость отжила свое. Пришло время другого искусства, не так ли?

- Да, - ответил Струев, - так и есть.

- Рада, что наши взгляды совпали. Вопрос в том, какое искусство придет на смену картине? Парадов не оформляете, а что вы тогда оформляете?