Учебник рисования - [10]

— Конечно, соглашусь, — сказал он, улыбаясь, — можно спрятать картины еще на тридцать лет, можно и на шестьдесят. И тогда я подготовлю выставку третьего авангарда, — он сказал, будто бы шутя, но сказал ровно то, что думал, что готов был сделать. Впрочем, все знали, что он может это сделать.

— Зачем же прятать? Показывать надо, продавать. Вещи злободневные, сказал Луговой.

— Их сейчас увидит мир. Этого не остановить. И вам не будет стыдно за нашу страну? Мне будет, — резко выговорил Тушинский.

— Стыдно? С чего вдруг? Оттого что у наших работяг рожи с бодуна помятые и вилки в столовых кривые? А у тамошних разве нет? Вы в Бронксе в рабочих столовых едали? В Ольстере были? А в Гарлеме? Или в южном Лондоне, в Брикстоне? Проблемы, господа, общие. Горбачев так и говорит: общий Европейский дом. У нас, как справедливо говорит господин Кузин, — странно прозвучало это непривычное слово «господин» вместо прежнего «товарищ», — одна общая история с Европой. Вы пишите, не стесняйтесь, высказывайтесь. Одно дело сказать мне, другое — на бумаге, в журнале. Вы действуйте. Речь теперь пойдет ни много ни мало о перестройке общества.

— Знаете, чем ваши прожекты в принципе кончаются? Знаете, куда ведет ваша перестройка?

— Она не наша, Владислав Григорьевич, а общая. Ваша в том числе. Прежде всего — ваша. Разве не вы предложили план переустройства России в пятьсот дней? Разве не вынашивают ваши друзья план, как нам обустроить Россию? Это вам, а не нам чего-то не хватало. У нас, у номенклатуры, — со смехом сказал Луговой, выделяя это почти ругательное слово «номенклатура», — и так все было в порядке. А теперь вы хотите уйти в кусты. Нет, голубчики, этак нечестно выходит. Пишите, убеждайте, учите народ! Вы знаете, Семен, — и здесь Луговой посмотрел прямо на Струева, — чем первый авангард отличается от второго?

Ответили сразу трое.

— Ценами, — резко сказал Струев.

— Ничем, — сказал буддист Савелий Бештау.

— Авангард вторым не бывает, — сказала стриженая девушка. Луговой выделил ее реплику и послал понимающий взгляд, покивал: мол, правильно, конечно, сказано, так и есть, но сами знаете — художники, они как дети, им надо сказку на ночь рассказать.

— А если не играть словами? Сказать вам, в чем отличие? — продолжал он.

— Скажите.

— Первый авангард рекрутировал в свои ряды пролетариат: революция-то была пролетарская. Родченко, Татлин — из рабочих, Малевич — из крестьян, Шагал — из семьи ремесленника, одним словом, все они представители того самого класса угнетенных тружеников, который и рвался к масти. А вы — вы все потомственные интеллигенты, интеллигенты не в первом поколении. Кроме того, ваше искусство и адресовано интеллигенции, никому более. Если говорить с полной правдивостью, — тут Иван Михайлович подмигнул, — пролетариат вы не особенно любите. Правда же? Правда? Скорее презираете. И я вас понимаю! Еще бы не понять! Ну как нам с вами этих работяг-то любить? Этих алкашей подзаборных? За что же? Разве вы в своих бессмертных опусах к ним обращаетесь? Еще не хватало! А вас вызывает на инструктаж какой-нибудь держиморда вроде меня и талдычит: сделай так, чтобы пропойца-слесарь все понял. А это невозможно! Не поймет слесарь, деградировал бедняга навсегда! А мне, держиморде, надо слесаря развлекать, надо чтоб у него не вся фантазия на водку ушла. Куда деваться? Работа такая, надо мной тоже начальство есть, и Луговой горестно развел руками, то есть махнул в одну сторону рукой и хлопнул пустым рукавом в другую. — И я вам велю: старайтесь, угождайте слесарю! А вы не хотите! Вот вы и сидите по подвалам и друг дружке свои творения показываете, верно? Если одним словом определить ваше творчество, какое оно, это слово? Вы — интеллигенты! Интеллигенты! Это качественное отличие от авангардиста двадцатых. Тот был люмпен, не в ладах с мировой культурой, хотел ее сбросить с парохода современности. Ну сбросил культуру, потом спился, и корабль его стал тонуть. Вы же, напротив, возвращаете культуру на палубу корабля, не правда ли? И мы все смотрим на вас с надеждой: вдруг теперь корабль поплывет? Мы после долгого барахтанья в воде с вашей помощью вновь попадем в ковчег. Это и есть миссия интеллигента. Интеллигенция, которая в России традиционно воспринимается как совесть нации, вырастила второй авангард. — Луговой, произнося этот пространный спич, жестикулировал единственной рукой, и Кузин, наблюдавший за ним, отчего-то подумал: «Как же он с Багратион-то управляется? Одной рукой с двумя такими сиськами?»

— Что, тонет ваш корабль? — злорадно спросил Тушинский и глазками полыхнул.

— Наш общий корабль, Владислав Григорьевич, не тонет, а, так сказать, протекает. Ну да ничего, с вашей помощью мы его и подлатаем.

— Думаете, я стану ваши пробоины латать? — никто и никогда не говорил с партийным чиновником так резко. — Думаете, найдете таких дураков? Хватит. Баста. Вас и в капитаны-то уже не позовут. Советую списаться на берег.

— Не рвусь я в капитаны, — Луговой даже рукавом по воздуху замотал, — это пусть уж демократическое голосование решит, кого из вас, интеллигентов, поставить у руля.