Участь свою не выбирали - [8]

Толпа молча расступалась, пропуская колонну войск. Иногда на дороге возникали заторы, и тогда люди начинали нервничать, женщины и дети плакали. Страх и гнев, отчаяние и надежда смешались во взглядах, обращенных к нам…

Постепенно на дороге осталась только наша колонна. К вечеру сделали небольшую остановку в какой-то деревне. Командиры зашли в дом, где расположился штаб полка, и возвратились озабоченные. Командир взвода лейтенант Смирнов прыгнул в кузов нашей машины и, волнуясь, сообщил обстановку: позавчера, 17 октября, гитлеровцы неожиданным ударом танковых частей заняли Калинин. Врага остановили курсанты Калининского пехотного училища, бойцы 5-й дивизии, только что прибывшей в Калинин для отдыха и пополнения после тяжелых боев и потерь в Прибалтике, и батальон Калининского народного ополчения.

Командиру батареи было приказано: к утру занять наблюдательный пункт в районе элеватора, что на окраине Калинина, орудия установить на огневой позиции у села Эмаус и быть готовым поддержать артогнем стрелковые подразделения. Наша машина первой вновь двинулась по шоссе. На выезде из деревни у обочины стоял грузовик, из кузова донеслись тяжелые стоны раненых.

Впереди, постепенно охватывая горизонт, разрасталось огромное огненное зарево, словно кровью заливая ночное небо – выше и выше… Это горел Калинин. А ведь несколько дней назад, когда мы выезжали, он считался тылом…

ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО

Из вечернего сообщения 15 октября 1941 года

В течение ночи с 14 на 15 октября положение на Западном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону. Наши войска оказывают врагу героическое сопротивление, нанося ему тяжелые потери, но вынуждены были на этом участке отступить. За 13 октября уничтожено 36 немецких самолетов. Наши потери-11 самолетов. По неполным данным, за 15 октября под Москвой сбито 9 самолетов противника.

И сейчас, когда пишу эти строки, как наяву вижу пылающее небо осени сорок первого… Оно стояло над всеми большими и малыми городами Родины, в которые вступали враги. Уничтожалось народное достояние, созданное трудом миллионов людей. Горели от бомбардировок и обстрела фабрики и заводы, гибли памятники искусства и культуры, разрушались общественные и жилые здания. Оставались без крова не успевшие эвакуироваться дети, матери, старики. Успех первых месяцев войны распалял воображение гитлеровского командования и околпаченных гитлеровской пропагандой солдат. И они не останавливались ни перед чем. Выжженная земля была даже удобнее для достижения поставленной Гитлером цели – завоевания "жизненного пространства" для арийской нации. При эвакуации не всегда удавалось вывезти все ценности и тогда приходилось уничтожать оставшееся, чтобы не досталось врагу. Это было еще больнее!

Что думалось мне при виде пламенеющего неба над Калинином? Мысли у человека – как картинки в калейдоскопе: все время меняются, перескакивают с одной на другую. Запоминается только то, что повторяется многократно и становится устойчивым, памятным. Из всех мыслей тех дней главной была мысль о громадной беде, постигшей страну и всех нас, о непредсказуемости того страшного, что надвигалось с каждым километром дороги, о тревожном ожидании встречи с новым фронтом, теперь уже Западным, где с первых дней войны шли тяжелые бои.

Зловещее ночное небо сменилось предрассветным туманом, когда командир батареи старший лейтенант Петров, лейтенант Смирнов, я, разведчики Богданов и Федотов вышли на опушку березового леса. Впереди, примерно в километре, виднелся элеватор. Там засел противник. Между элеватором и нами раскинулся луг, без единого кустика, с бугорками земли метрах в трехстах от элеватора: там залегла наша пехота.

Оголенный осенний лес плохо укрывал нас. Прячась за широкий ствол раскидистой березы, стали рыть окоп для наблюдательного пункта. Почва глинистая, твердая. Солдатскими лопатками копать тяжело и медленно, то и дело натыкались на корни дерева. Эх, если бы настоящую лопату в руки, да поострее! С трудом соорудили неглубокий окоп, справа и слева от ствола березы сделали небольшой земляной бруствер и присели отдохнуть. Командир взвода управления и командир батареи ушли искать штаб стрелкового батальона, чтобы уточнить обстановку.

Я с Богдановым и Федотовым находились в окопе, когда откуда-то справа внезапно вынырнул "мессершмитт" и на бреющем полете стал поливать пулями нашу опушку. Очевидно, немецкие наблюдатели на элеваторе нас заметили. Пули сбивали ветки деревьев и били по земле спереди и сзади наспех вырытого укрытия. Наши головы и плечи едва скрывались за бруствером. Самолет проносился то сбоку, то прямо над нашими голосами, круг за кругом поливая нас огнем крупнокалиберных пулеметов. Казалось – немецкий летчик хотел получше рассмотреть наш окоп, чтобы бить прямо по цели. Когда "мессершмитт", со свистом прорезав воздух, в очередной раз пронесся совсем рядом, я, преодолев страх, поднял голову и увидел летчика в кабине – он смотрел в нашу сторону! Гад проклятый! В следующее мгновение близкий разрыв сброшенной с самолета мины прижал меня к моим товарищам. Казалось, что обстрел тянулся целую вечность, хотя он продолжался, наверное, не более нескольких минут. Ошалелые от внезапного налета, мы взялись за лопаты и быстро выкопали окоп в полный рост. Откуда только и силы взялись! Затем установили стереотрубу, достали бинокли и зарядили винтовки – встретить "мессера", если снова прилетит.